Жандармский генерал-майор А.И. Спиридович в своих воспоминаниях также поведал о военных событиях этого сложного периода времени, в том числе о трагедии в Восточной Пруссии и наступлении русских войск в Галиции. Предоставим ему слово:

«Заговорили, что в армии Самсонова что-то неладно. Ставка молчала, что увеличивало тревогу. И вот, наконец, стало известно, что армия Самсонова потерпела поражение.

17 августа немцы окружили 13-й, 15-й и часть 23-го корпуса и взяли в плен около 90 тысяч человек. Пропал без вести генерал Самсонов. Говорили, что застрелился. Все эти сведения доходили в основном от раненых. Когда же появилось запоздалое сообщение Ставки, ему уже не верили, над ним смеялись. Пошли разные сплетни. Стали болтать об измене генерала Ранненкампфа, стараясь этим объяснить поражение. Конечно, это был полный вздор. Возникло новое странное явление, которое неизменно продолжалось затем всю войну. Всякий нелепый слух об измене в тылу вызывал злорадство, хотя измена вредила нам же, а не кому иному.

Сильно бранили Генеральный штаб и вообще генералов. Бранили Ставку за то, что она ради помощи французам пожертвовала несколькими сотнями тысяч, заведомо зная, что наступление на Восточную Пруссию обречено на неудачу. А те, кто был против войны с Германией, выставляли случившееся как первое доказательство их правоты. Заговорили о записке Дурново. Вернувшийся в Петербург Витте не стеснялся говорить о безумии войны против Германии. Доказывал, что нужно с ней покончить. Это доходило до Государя и очень его сердило. Говорили о существовании у нас германофильской партии.

Между тем с юга из Галиции шли радостные вести. Армии Юго-Западного фронта (3-я – под начальством генерала Рузского, 8-я – под начальством Брусилова, 4-я – Зальца и 5-я – Плеве) под общим руководством генерала Иванова, начав наступление с 5 по 10 августа, успешно продвигались по Галиции. После упорных боев противник стал отступать. 20-го был взят Львов. 30-го австро-германская армия уже начала отступать по всему Юго-Западному фронту. Определилась наша решительная победа. Имена генералов Брусилова и Рузского как главных победителей повторялись всеми. Хорошо говорили о генералах Лечицком, Плеве, Эверте. Овладение искони русскими областями Галиции, откуда упорно изгонялось все русское и откуда насаждалось новое немецкое украинофильство, вызвало вновь взрыв патриотизма среди правой интеллигенции. Вновь вспыхнуло недоброжелательство ко всему немецкому. Все немецкое порицалось. Санкт-Петербург был переименован в Петроград. Некоторые стали менять немецкие фамилии на русские. Штюрмер сделался Паниным, хотя все продолжали звать его Штюрмером»[151].

События на фронте менялись как в калейдоскопе с поразительной быстротой. 21 августа 1914 г. Государь Николай II с чувством глубокого удовлетворения записал в дневнике:

«Днем получил радостнейшую весть о взятии Львова и Галича! Слава Богу! Погода тоже стояла светлая. Завтракал и обедал Саблин (деж.). Гулял и ездил на велосипеде с М[арией] и А[настасией]. Миша и д. Павел пили чай. Невероятно счастлив этой победе и радуюсь торжеству нашей дорогой армии!»[152]

По свидетельству графини Л.Н. Воронцовой-Дашковой, неожиданную помощь великий князь Михаил Александрович вновь получил от графа И.И. Воронцова-Дашкова (1837–1916). Она писала:

«Чтобы спасти его от вынужденного бездействия придворной жизни, на помощь ему во второй раз пришел старый граф И.И. Воронцов-Дашков, очень любивший великого князя. Незадолго до этого у наместника Кавказа генерал-адъютанта графа И.И. Воронцова-Дашкова возникла идея сформирования из всех кавказских народностей кавалерийскую дивизию. И теперь граф телеграфно обратился к Государю с просьбой о назначении великого князя начальником этой дивизии. На такую телеграмму отказа быть не могло. И великий князь стал начальником “Дикой дивизии”»[153].

23 августа 1914 г. великий князь Михаил Александрович получил очередное воинское звание генерал-майора с зачислением в Свиту императора и назначение командующим Кавказской туземной конной дивизией на Юго-Западном фронте.

Этот факт нашел отражение в дневниковой записи императора от 27 августа:

«Видел Кирилла, приехавшего на несколько дней из штаба Николаши. Завтракал Миша, кот. получил Кавказскую конную туземную дивизию…»[154]

В тот же день Михаил Александрович, уже облаченный в новую форму, сделал визит к вдовствующей императрице Марии Федоровне. Многие считали, что младший брат царя возглавит гвардейское подразделение на фронте. Назначение Михаила явилось неожиданностью для армии. Он стал командующим дивизией, сформированной из добровольцев, из мусульманских всадников с Кавказа. Это расценивалось многими, что великого князя «не простили».

Шел день за днем, но Михаил Александрович, стремившийся в действующую армию, вынужден был по разным причинам все еще оставаться в Петрограде. Так, например, его старшая сестра великая княгиня Ксения Александровна сообщала об этом в письме на фронт от 14 (27) сентября 1914 г. великому князю Николаю Михайловичу:

«Спасибо, милый Бимбо, за фотографии. Вижу, что и на войне костюм все тот же: та же рубашка и та же трубка неизменно в зубах! Ты жалуешься, что никто не пишет, и я вполне сочувствую, что это несносно, но я не писала до сих пор, оттого, что писать в настоящее время весьма трудно (хотя и есть о чем!) и как-то тяжело. Кроме того, у меня мало времени, я только по утрам здесь, а сейчас же после завтрака еду в город, где остаюсь до 6½ ч. и возвращаюсь довольно рамольной[155]. У нас в доме весь день работают, шьют на раненых и работа кипит. Приходят разные совсем незнакомые дамы и женщины и сидят с 10 ч. до 7 ч. Мы уже отправили множество вещей в разные места, но большей частью все идет на наш санитарный поезд. Он уже три раза привозил раненых из разных мест. Последние из Варшавы раненые в боях 26–27 августа. Георгий [Михайлович] открыл лазарет у тебя в доме, на 24 кровати. Пока только 15 человек, все егеря. Я бываю там почти каждый день. Что за чудный народ: тихий, трогательный, полный веры в Бога и правоту нашего дела. Мне становится легче в их присутствии и от их рассказов! Но, Боже мой! Что это за кошмар, вечный, сплошной кошмар, в котором встаешь и ложишься и от которого никуда не уйдешь. Здесь, гораздо хуже, чем там. Я так завидую Ольге [Александровне] и не знаю, что бы дала, чтобы быть на ее месте и при деле. Я видела множество раненых, и все они делают самое отрадное впечатление и чувствуешь, что с таким народом нельзя не победить! Только, увы! Что это нам будет стоить, какие страшные потери еще впереди! … Мама была очень простужена и все еще кашляет, но все же ей лучше. Мы все еще живем в Елагине; тут хорошо, а главное – совсем новое место, обстановка, что приятно в настоящее время. Миша, кажется, доволен своим назначением, но не знает еще, когда едет. Вот уже 3 раза, что сообщали выехать (на Кавказ), но его все задерживают здесь. Надеюсь, справится со своей ордой и что все будет благополучно. Он ведь почти 3 года был вне строя. … Я тоскую и на душе весьма тяжело! Всей душой ненавижу эту войну. Зачем, за что?! Да еще с такими скотами. – Это не война, а какая-то бойня бессмысленная и жестокая. Помоги нам Бог! – Обнимаю тебя. – Если что нужно, напиши. Твоя сестрица Ксения»[156].