Он почти уже вынес приговор и Крючкину, когда за окном послышался шум въехавшего во двор грузовика. Потом в наступившей тишине раздались голоса людей. Не прошло и пяти минут, как дверь распахнулась. В комнату ввалился Александр Потемкин. Еще не успев зажечь керосиновую лампу, он спросил:

— Леонид, ты спишь?

— Нет. Проснулся от этого грохота.

— Ничего, успеешь еще выспаться. А мы не зря съездили. Девчонок пощупали…

— Что за девчонки?

— Так, мелкота всякая. Восемнадцать девчонок и четыре парня.

— Не много ли?

— А мы не разбирались. С кем они встречались, того и брали. Пусть Дылда сам теперь с ними возится.

— Я не о том спрашиваю. Откуда вы брали данные для арестов? Список нашли, что ли?

— Не-е. Никакого списка не было. Нам только две девчонки известны были. Заехали к одной, потом к другой. Во время обыска допросили обеих. Они сказали, с кем дружат, с кем встречаются. Мы — к тем. И тех допросили. Кого они назвали — всех брали. Так и наскребли полторы дюжины с четырьмя кавалерами. Потеха.

— Ну а во время обысков нашли что-нибудь?

— Так себе, мелочь. У одной школьное сочинение подозрительное. У другой фотография Ленина. А оружия — никакого.

— Значит, все это липа.

— Может, липа, а может, и нет. Утром их сам Рунцхаймер прощупает.

— Ладно. До утра уже недалеко. Ложись спать, — предложил Дубровский.

— Сейчас лягу.

Потемкин разделся, задул керосиновую лампу и плюхнулся на постель.

За окном чуть приметно пробивался рассвет.

Леонид Дубровский смог вырваться к Алевтине Кривцовой лишь на второй вечер. Весь предыдущий день и половину ночи в гараже ГФП велись непрерывные допросы. Рунцхаймер, вернувшийся из Сталино в плохом расположении духа, буквально озверел, увидев подростков, привезенных из Первомайки. Он угрожал им, бил, истязал, требуя чистосердечных признаний о деятельности партизан. Но что могли сказать несовершеннолетние девчонки и мальчишки, большинству из которых не было и семнадцати, о какой-то подрывной работе!

Рунцхаймер прекрасно понимал, что никакой организованной партизанской группы эти ребята не представляют, и, казалось, именно это бесило его еще больше. Дубровский не знал, что на совещании у полицайкомиссара Майснера Рунцхаймер успел уже похвастаться, что раскрыл крупную, хорошо законспирированную подпольную организацию в Первомайке, и теперь его люди заняты ее уничтожением. Вот почему всеми правдами и неправдами он стремился выбить необходимые показания из этих перепуганных девчонок и мальчишек. Тем же занимались и следователи Рудольф Монцарт, Вальтер Митке, Карл Диль и Макс Борог. Последний первый не выдержал и откровенно сказал Рунцхаймеру, что не верит в эту подпольную организацию.

— Я не узнаю вас, Макс! — взревел Рунцхаймер. — Вы совсем разучились работать! Еще немного усилий — и эти ублюдки признаются во всем!

— Слушаюсь, господин фельдполицайсекретарь! Но наш Алекс так старается, что две девчонки валяются без сознания в моем кабинете.

— Выволоките их во двор и принимайтесь за других! — распорядился тот. — И учтите, сегодня никто не отправится отдыхать, пока мы не вырвем признания у этих бандитов.

Макс Борог вышел из гаража. Вслед за ним выбежал и Рунцхаймер. На лежаке осталась лежать привязанная к доскам обнаженная девушка. Спина ее была исполосована резиновой плеткой. Она тихо стонала. Рядом с ней стоял уставший до изнеможения полицейский Николай. Плетка свисала с его руки. Склонив голову, он виновато потупил взор, боясь встретиться взглядом с Леонидом Дубровским, который сидел за деревянным столом и вел протокол допроса.

За стеной, где раньше размещалась гаражная мастерская, слышался невнятный говор арестованных. Неожиданно донесся громкий девичий голос:

— Крепись, Зинка!

Но из уст избитой девушки вырвался лишь глухой стон.

Рунцхаймер вернулся в гараж вместе с Гарасом. Пес подбежал к лежаку, обнюхал девичье тело, слизнул кровь с бедра. Рунцхаймер заставил собаку подойти к нему.

— Развяжите ее! — распорядился он.

Дубровский перевел, и полицейский проворно развязал.

— Вставай!

И эту команду перевел Дубровский.

Девушка поднялась, стыдливо прикрывая руками тело.

— Переведите ей, что, если она не расскажет, кто поджег маслозавод в Кадиевке, я спущу на нее собаку.

Зная, что от Рунцхаймера можно ждать всего, Дубровский перевел эту фразу и тут же обратился к шефу:

— Господин фелъдполицайсекретарь, а если она действительно не знает, кто это сделал?

— Это меня мало интересует, господин Дубровский. В таком случае пусть возьмет вину на себя.

Дубровский чуть не задохнулся в бессильной ярости.

— Господин фельдполицайеекретарь, — вырвалось у него, — если вам безразлично, я готов принять маслозавод на себя, но пощадите эту девушку! Посмотрите, она вся дрожит. Она же рассказала вам все, что знает. Будьте снисходительны к слабому полу.

— Я обещал сделать из вас мужчину, а вместо этого вы, кажется, намереваетесь превратить меня в слюнтяя. И как ни странно, у вас получается. Действительно, глупо предполагать, что эта девчонка — представительница слабого пола, как вы смели заметить, — могла спалить маслозавод, взорвать водокачку. На такое мог решиться какой-нибудь шустрый, отчаянный паренек. Вы правы, так будет правдоподобнее. Уведите! — распорядился Рунцхаймер. — И тащите сюда одного из ее кавалеров. Посмотрим, что он скажет.

До поздней ночи продолжался в гараже кровавый кошмар. Дважды разъяренный Гарас по команде хозяина бросался на обезумевшего подростка, который в конце концов не выдержал и стал оговаривать и себя, и своих товарищей. Рунцхаймер торжествовал. Теперь он мог доложить полицайкомиссару Майснеру, что обнаружил и уничтожил виновников поджога маслозавода и взрыва водокачки. Рано утром все члены так называемой партизанской банды из Первомайки были вывезены на окраину Кадиевки и расстреляны. А днем Рунцхаймер отправил срочное донесение в Сталино, в штаб ГФП-721, об успешно проведенной операции.

Вечером в награду за активное участие в обнаружении и обезвреживании преступников наиболее отличившимся следователям и переводчикам выдали по бутылке водки. Получил эту награду и Александр Потемкин. За ужином он предложил Дубровскому выпить вместе с ним. И тот согласился. Согласился для пользы дела, ради которого находился здесь.

Залпом осушил он почти полный стакан и, не закусывая, поставил его на стол.

— Извини, Алекс, меня ждет дама. Хочется отогреть тело и душу. Так что допивай сам.

— Давай погрейся, — подмигнул ему Александр Потемкин. — И я собираюсь пойти поразвлечься. После такой работы необходима разрядка, а то и не заметишь, как превратишься в зверя.