А ведь сила способна так много изменить.

Но, как нередко повторял Ксафен, они все что-то потеряли.

— Эта братоубийственная война — уродливая правда, — возразил Гарго. — Отвратительная правда, но мы должны взглянуть ей в лицо.

— И как это поможет примириться с гибелью Терры, брат?

— Мы не знаем, погибла Терра или нет.

— Действительно, но мы не можем исключать этот вариант. Наш гость, этот Хехт, утверждает, что служит Малкадору, и не похоже, что он лжет. Но факт его службы не доказывает, что Император еще правит Империумом, — только то, что он правил им, когда Хехт в последний раз был на Терре.

Гарго подавил гнев:

— Ушаманн, ты не можешь так говорить.

— Это почему же?

— Терра должна выстоять. Император должен выстоять.

— Тогда зачем Жиллиман создал второй Империум с Макраггом в центре? Глядя в лицо войне, мы видим уродливую правду. Здесь то же самое. И с Вулканом то же самое.

Гарго неуверенно нахмурился и сразу стал выглядеть моложе своих лет.

— С отцом?

— Да, с нашим отцом. Ты рад узнать правду?

— О какой правде ты говоришь?

— Что он мертв, а мы везем его труп в самый опасный варп-шторм всех времен.

— Нумеон верит, что он жив.

— И ты в это веришь?

Гарго не знал, что ответить.

Ушаманн направился к выходу из апотекариона. Он остановился на пороге, не поворачиваясь к Гарго.

— Незнание помогало мне верить, что наш отец жив. Я держался за эту веру. Она давала мне надежду. Затем надежда умерла, но взамен я получил жажду мести. Теперь же Нумеон говорит, что отец жив, когда глаза доказывают обратное. Мне было видение, в котором я узрел нашего примарха, но что я обнаружил, когда проник в его разум, Гарго?

Молчание Гарго говорило о том, что он не знает.

— Пустоту. Склеп. После этого правда утратила привлекательность.

— Думаешь, это ложная надежда?

— Тебе доводилось когда-нибудь окидывать мир взглядом и чувствовать глубокую тревогу?

— Пару раз. Перед сражением. Перед Иствааном V. Мне кажется, в тот день мы все ее чувствовали, как будто они витала в воздухе. Ты хочешь сказать, что твое видение предсказывает беду?

— Я видел огонь… бесконечный, пожирающий всю жизнь огонь. Иммолус.

— Вольное пламя?

— Это его эпитафия, так?

Гарго отвел взгляд. Эти слова действительно были его эпитафией, но теперь все изменилось. Нумеон вернулся. Если он остался жив, то, возможно, жив и Вулкан.

— Я чувствую глубокую тревогу, Гарго. И чем дольше я нахожусь на этом корабле, тем сильнее она становится. — Он помолчал, подбирая слова поддержки, но решив, что у него их нет, сменил тему: — Меня ждут на мостике.

Ушаманн ушел. Гарго молча смотрел ему вслед.

Сомнения одолевали легко. Вера Нумеона противоречила рациональным доводам и граничила с религией.

Ушаманн решил не верить, положившись на разум, но Гарго тоже кое-что видел. Он видел, как Нумеон выдержал убийственное крещение огнем, и единственным объяснением этому была деталь брони, с такой убежденностью сжатая в руках, что отразила огонь и прогнала смерть.

Он решил поискать успокоения в кузнице. Огонь и дым очистят его от сомнений.

Гарго немного умел лечить сломанные кости. Он знал, как остановить льющуюся кровь и зашить плоть, если требовалось. Был способен на чудеса с металлом, но только Нумеон и его вера могли вылечить их сломленный легион.

Разум Гарго говорил ему, что мертвые не возвращаются. Чувства призывали к другому выводу.

Его слова прозвучали тихо и предназначались пустой комнате, но слабыми не были.

— Вулкан жив.

Боевая баржа «Харибда», посадочная палуба

К счастью для новоприбывших беженцев, места на приютившем их корабле было более чем достаточно.

Когда «Драконис» вернулся, Зитос сообщил капитану корабля о гражданских, втиснутых в отсек корабля. Выживших бастионцев было почти пятьдесят.

Они выглядели больными, слабыми и сломленными. Сержант заверил Адиссиана, никто из них не заразился токсином, который Гвардия Смерти выпустила на население, но Адиссиан хотел взглянуть на пассажиров самостоятельно даже после того, как прочитал отчет Игена Гарго.

Капитан корабля должен знать обо всем, что находится у него на борту.

Увеличительная линза на правом глазу позволяла в деталях рассмотреть каждого беженца с мостика высоко наверху. Они его увидеть не могли — да и кто стал бы вглядываться вверх? — но он их видел прекрасно. Мужчины, женщины и даже несколько детей в комбинезонах и остатках атмосферных костюмов стояли в огромном темном отсеке и невидяще смотрели перед собой.

Их спасители давно ушли, передав «Драконис» технопровидцам для техобслуживания. Но Зонн скоро вернется. Он всегда возвращался.

Беженцы сбились в стадо, отчаянно прижимаясь друг к другу от страха. Адиссиану было больно смотреть на них — на то, во что галактика превратила его вид. Точнее, его более слабую, лишенную генетических улучшений часть.

— Неужели мы все такими станем? — прошептал он самому себе, но слова чуть не застряли в горле, когда он увидел девочку.

Она была такой маленькой, что ее легко было не заметить. Девочка пряталась за штормовой накидкой какой-то женщины — та не была ее матерью, судя по равнодушному отношению. Но Адиссиана взволновал не тот факт, что девочка была сиротой. Дело было в ее лице. В поведении застенчивом, но вежливом. В том, как трепетно она прижималась к штормовой накидке…

— Трон! — выдохнул Адиссиан. Ему пришлось вцепиться в поручни мостика, чтобы не упасть. Сердце колотилось, воздух судорожно вырывался из груди.

— Мелисса…

По его щекам потекли слезы, но изображение с увеличительной линзы они не закрывали.

До службы на «Харибде», в Великом крестовом походе, у него была дочь. Но Вселенная была жестока, и ее жизнь внезапно оборвалась. В те времена о религии почти забыли, но Адиссиан молился Трону, сжимая в руках запрещенную книгу. Она до сих пор была у него, несмотря на угрозу, которую представляла его карьере и свободе. Лектицио Дивинитатус. Труд, объявляющий Императора на Терре богом.

Молитвы Адиссиана остались без ответа. Он убрал книгу подальше и больше не вспоминал об этой лжи. До этого момента.

— Только не она… — пробормотал он, с такой силой сжимая перила, что костяшки пальцев побелели. — Только не Мелисса.

Адиссиан снял увеличительную линзу и покинул мостик. После смерти Мелиссы он научился лучше абстрагироваться и теперь прибегнул к этой способности. К мостику он подошел уже полностью собранным. Никто не увидит боль, скрытую в его сердце.