— Тибурсио, Тибурсио! Неужели вы нанесете оскорбление хозяину, покинув его дом даже не простившись с ним? Вы накличете беду на нашу семью!

Но голос ее замер в темноте, не получив никакого ответа; она услышала лишь поспешные удаляющиеся шаги Тибурсио, вскоре замеревшие в отдалении. Розарита сошла на землю, в отчаянии опустилась на колени и начала молиться!

— Vivo dios![47]— воскликнула она. — Спаси и сохрани этого безумца, который унес с собой мое сердце, и огради наш дом от проклятия!

В эту минуту она забыла свои честолюбивые мечты, забыла волю отца и данные ему обещания; она помнила только, что тот, кого она любит, потерян для нее навсегда.

С отчаянием поднялась она с земли и, вскочив снова на обломки, закричала отчаянно:

— Тибурсио, Тибурсио! Вернись! Я люблю тебя одного!

Но все было безмолвно кругом; тогда Розарита завернулась в ребозо и тихо заплакала.

Направляясь в свою комнату, она бросила последний взгляд на пролом стены, в котором исчез тот, кто унес с собой все ее счастье. Пролом едва различался в окутывавшей окрестности тьме.

В отдалении, как грозный великан, высился лес, одетый сумраком ночи и тумана, но среди лесной мглы еще ярче светился огонек, сиявший перед Тибурсио подобно путеводной звезде. И в глазах огорченной Розариты свет этот разгорался все сильнее и сильнее, как бы для того, чтобы радушнее принять бесприютного путника.

Когда дон Эстебан удалился в сопровождении Кучильо, оставив Розариту наедине с Тибурсио, он долго хранил молчание, как бы забыв о присутствии своего спутника. Оба снова вошли в гранатовую аллею, по которой незадолго перед тем прогуливались, однако де Аречиза продолжал молчать, хотя не в его правилах было долго сдерживать свое неудовольствие: на сей раз он был поглощен серьезными размышлениями.

Более опытный в сердечных делах, чем Тибурсио, он угадал в конце разговора, что в сердце Розариты тлеет искра, вот-вот готовая разгореться в бурное пламя любви. Интонация голоса молодой девушки, ее жесты, даже молчание красноречиво указывали на зарождающуюся любовь, которую она сама еще не осознавала.

Де Аречиза не придавал никакого значения тому, что Тибурсио известна тайна Вальдорадо, однако сильной любовью к нему дочери дона Августина племянник представлял непреодолимое препятствие к достижению честолюбивых целей испанца. Весь так тонко продуманный план действий мог натолкнуться на неожиданное препятствие: брак сенатора, обещавший такие неисчислимые выгоды благодаря двухмиллионному приданому, половина которого предназначалась на политические цели и на утверждение влияния Трогадуроса в сенате Ариспы, — все оказывалось невыполнимым по милости Тибурсио. Де Аречиза понимал, что другого решения нет: или отказаться от своей мечты, или уничтожить Тибурсио. Он мысленно остановился на втором решении; оставалось только обдумать способы его выполнения, а для этого понадобится помощь Кучильо, поэтому испанец наконец прервал молчание.

— Неуклюжий дурак! — промолвил он достаточно громко для того, чтобы бандит мог услышать его слова.

— Ваша светлость изволит так выражаться обо мне? — спросил тот тоном, в котором звучала наглость и приниженность, вследствие только что испытанного поражения.

— О ком же другом! Женщина сумела бы выполнить то, что вам не удалось. Вы не умеете взять своего врага ни хитростью, ни силой, и не вмешайся я…

— Я не отрицаю, что ваше вмешательство оказалось мне чертовски полезно, — перебил Кучильо, — но должен напомнить, что без вашего вмешательства, когда мы ехали по дороге в Позо, у нас не появился бы такой опасный враг, как Тибурсио, от которого мы не знаем, как теперь отделаться!

— О каком моем вмешательстве вы тут толкуете? — спросил дон Эстебан.

— Вчера вечером, когда я ехал с ним верхом вдвоем, этот молодчик начал наносить мне оскорбления и грозить. Я намеревался без дальних разговоров покончить с ним с помощью карабина, как вдруг явился ваш посланец Бенито, поклонник тигров, которого вы прислали с лошадью и водой. Само собой разумеется, я должен был отказаться от своего намерения. Нет, сеньор Эстебан, добродетели нам с вами не к лицу, от них только лишние хлопоты!

— Говорите только за себя, — прервал испанец, гордость которого возмутилась при таком сопоставлении своей личности с бандитом. — Как же оскорбил ваше достоинство этот молодец, хотя мудрено оскорбить то, чего нет?

— Он нанес мне оскорбление, предположив, что моя лошадь…

Кучильо сразу остановился, сообразив, что чуть не сболтнул лишнего.

— Спотыкается на левую ногу, — презрительно закончил дон Эстебан. — Старая история об убийстве Арельяно!

— Я не убивал его! — воскликнул бандит. — У меня были с ним старые счеты, но я от всего сердца все ему простил.

— Какое великодушие! Однако довольно шуток. Необходимо во что бы то ни стало убрать этого молодца с нашей дороги. Раньше я испытывал к нему какое-то непонятное сострадание и не считал его опасным, но теперь мое мнение изменилось. Если я дал вам тогда пол-унции за его спасение, то теперь готов дать двадцать унций, чтобы его уничтожить!

— Вот это правильно! Не следует никогда изменять своим правилам, сеньор Эстебан, и браться не за свое дело. Завтра во время охоты на диких мустангов мы позаботимся о том, чтобы его лошадь сломала ему шею о какое-нибудь дерево или сбросила бы его в пропасть. В любом случае он не возвратится с охоты!

— Завтра, — нетерпеливо повторил испанец. — А вы можете поручиться за завтрашний день? Никогда не следует ничего откладывать; ночь достаточно темна, этот парк огромен, и вас трое против одного, следовательно, вы можете покончить с ним сегодня же. Ведь может статься, что завтра я уже изменю свое решение.

Эта угроза испугала Кучильо.

— Карамба! — воскликнул он. — Однако ваша светлость не любит откладывать дела в долгий ящик! Да, впрочем, оно и к лучшему. Все спят, хотя, по правде говоря, удивительно, что крики девчонки не всполошили всю гасиенду.

Действительно, благодаря позднему ночному часу никто в доме не услыхал происходившей в саду борьбы между Тибурсио и его двумя противниками, а потому Кучильо мог спокойно привести в исполнение приказание испанца.

Сообщники расстались, и бандит поспешил к себе, где ожидали его Бараха и Ороче, а дон Эстебан направился в свою комнату.

Луна ярко светила, мерцали в вышине звезды, воздух был напоен всевозможными ароматами, и ничто не предвещало готового совершиться преступления. Все спали мирным сном на гасиенде. Трогадурос почивал и видел радужные сны о своем будущем величии и богатстве, а дон Августин уже видел себя тестем могущественного сенатора, не подозревая, что зародившееся в сердце его дочери нежное чувство готово разрушить все его планы. Один дон Эстебан беспокойно ходил по своей комнате, желая и вместе с тем страшась исполнения своего приказания. Частый стук в дверь известил его о приходе Кучильо.