левой — ракетница. Когда в воздухе появится девятка наших штурмовиков, взаимодействующая с полком, я должен красной ракетой указать летчикам направление атаки. Задача нетрудная, однако противнику удалось заметить продвижение нашей группы, и дело усложнилось.

Пулеметные очереди хлещут по рельсам. Сталь сухо звякает, грозно предостерегая: не поднимайся, над тобой пули.

Добравшись до стрелочного поста, мы стремительным броском перемахиваем через развалины моста и закрепляемся на бугре. Перед глазами взлетное поле. Кругом пальба, взрывы... Центр аэродрома не тронут. Немцы берегут его для взлета, наши артиллеристы — для посадки самолетов. Аэродром надо немедленно захватить: здесь стоят, как показали пленные, самолеты начальника генштаба Кребса и бронированный «юнкерс» Гитлера. Я не верил этому, но когда допросил помощника коменданта аэродрома, которого взяли в плен на рассвете, то еще раз услышал:

— Да, здесь есть один самолет фюрера. Он стоит в полной готовности для взлета.

— Неужели он уйдет от нас? — допытывался Ладыженко. — Может, он уже к самолету подходит...

Я вдруг поверил, что именно сейчас, сию минуту Гитлер спешит к своему самолету...

Над головой загудели моторы девятки штурмовиков. Они шли так низко, что я не успел указать ракетой направление атаки. Немецкие зенитки открыли огонь. Но что это? Один из штурмовиков стреляет по зенитчикам, а другие, не разворачивая своих машин на штурмовку целей, идут на посадку прямо в центр поля. Они, вероятно, считают, что мы уже захватили аэродром, и потому так смело приземляются. Что делать?

В эту минуту к нам пробрался подполковник Мусатов.

А на аэродроме началось что-то невероятное. Вдоль бетонированных взлетных полос понеслись наши танки, да на такой скорости, словно им пришла пора подниматься в воздух. Девятка штурмовиков, приземлившись, вступила в наземный бой, открыв огонь из пулеметов и пушек по крышам ангаров, где засели фашистские пулеметчики.

Мусатов спокойно наблюдал за происходящим: наши отряды действуют скрытно; мелкие штурмовые группы оттесняют немецкую охрану от главного здания. Один танк с десятком автоматчиков слишком отклонился влево, и Мусатов подал ему команду по рации:

— Соловьев, Соловьев, держись правей!..

Схватка кончилась так же неожиданно и быстро, как и началась: гарнизон аэродрома капитулировал.

— Вот уж действительно огнем и колесами, винтом и гусеницами помогают пехотинцам все рода войск! — сказал Мусатов, когда мы вошли на площадку аэродрома.

На утро 26 апреля было назначено начало штурма центральных районов Берлина.

Нашему полку придали еще один батальон танков. Ночью мы должны провести разведку боем. Фашисты вдруг стали сопротивляться с возрастающим упорством, в плен не сдаются и не отступают. Почему это случилось? Что произошло? Ответить на эти вопросы помог немецкий чиновник главного телеграфа, которого привели разведчики.

— Советские войска уже окружили Берлин, — сказал он. — Огненное кольцо замкнулось, отходить некуда, ворота на запад закрыты. Теперь у нас осталась единственная надежда на спасение: задержать русских на оборонительном поясе центральной части Берлина, сражаться на этом рубеже до последнего патрона и ждать чуда, которое должно обязательно свершиться. Сам фюрер ждет его, он не покинул Берлин. Вам не прорвать этот пояс...

— Ну что ж, посмотрим, — ответил на это Мусатов.

Ровно в двенадцать часов ночи начался штурм. Танки с полного хода таранным ударом врываются во двор огромного, на целый квартал, дома, обороняемого фашистами. В пролом устремляются мелкие штурмовые группы. Увлеченные успехом, гвардейцы таким же приемом овладевают еще одним кварталом.

Рядом со мной Ладыженко. Проскакиваем с ним в горловину прорыва вслед за танками, не пригибаясь: в темноте противник не может вести прицельного огня.

Во дворе шестиэтажного дома мы догоняем танк. Слышится голос старшины группы обеспечения:

— Здесь будет пункт боепитания.

— Товарищ старшина, пяток гранат можно? — просит его Ладыженко.

— Пяток многовато, товарищ комсорг. Экономить надо.

Старшина сует ему в руки две гранаты.

— И только?

— Больше не могу.

Бежим по лестнице. Под ноги попадает что-то мягкое. Вбежав в комнату, я снова чуть не упал. На полу вражеские трупы. Это работа Файзулина. Здоровенный черноусый гвардеец Файзула Файзулин, опередив нас, уложил тут нескольких фашистов.

Помню его робким новобранцем. Прибыл он с молодым пополнением осенью сорок второго года к переправе через Волгу. Перед глазами горящий город, на воде рвутся мины и снаряды. Перед тем как стать на паром, Файвулин начал что-то шептать про себя: он, видно, считал, что делает последний шаг в своей жизни. Но не зря говорят, в бою надо привыкнуть к огню, тогда и робость забывается. И вот он закалился, окреп, и сейчас в полку нет более отважного автоматчика, чем Файзула Файзулин.

Апрельская ночь коротка. Начинается рассвет. Наши отряды прорвались через узкую горловину; противник пытается ликвидировать этот прорыв.

Появился Мусатов. С ним разведчик из дивизии — Виктор Лисицын, высокий белокурый капитан. Наша позиция Мусатову понравилась: из окна комнаты просматривается весь переулок и часть широкой улицы, что наискось пересекает сереющие вдали развалины. Но я чувствую, что Мусатов все же встревожен: полк слишком оторвался от главных сил дивизии. Часика через два противник, опомнившись, попытается уничтожить нас, Правда, это не так-то легко сделать. На блокирование полка потребуется по крайней мере дивизия.

Пытаемся связаться по радио сначала со штабом полка, который остался на прежнем месте, затем со штабом дивизии. Но передать обстановку не удается: в эфире тесно, полков в Берлине не один и не два, и все работают на одной, полковой, волне.

Часа через два радист все же поймал позывные командира нашей дивизии и вступил в связь. В наушниках рации послышался голос командующего армией:

— Молодцы!

Чуйков одобряет действия наших штурмовых отрядов и дает понять, что атака дивизии по расширению прорыва отменяется: надо ждать «большой зорьки» — всеобщего штурма.

К полудню обстановка осложнилась: противник навалился пехотным полком на штурмовые отряды второго батальона. Мы заняли угловую комнату на втором этаже каменного дома в узком переулке.

Взрыв — и красная кирпичная пыль заволокла окно.

Постепенно из рассеивающейся мглы вырастает, как вырубленный из красного камня, Мусатов. Он стоит у рации, приготовившись что-то сказать в микрофон.

— Как дела в «доме отдыха» ? — спрашивает его Чуйков.

Командующий, вероятно, чувствует, что нам становится час от часу тяжелее. Пришлось отбиваться огнем автоматов и гранатами от немцев, окруживших дом. Противнику