Между тем оставался человек, прекрасно осведомленный об опасности, которая подстерегала Клер с ее бзиками, — ее мать, позвонившая однажды утром, чтобы узнать, как у дочери дела. Она мгновенно узнала пугающие симптомы, поскольку не раз наблюдала их, когда Клер, еще девочкой, проведя долгие часы над книгой, пошатываясь выходила в гостиную и несла какую-то ахинею. Она тут же сообщила дочери, что они с отцом «собираются в Париж за новым матрацем — ну, ты знаешь, к этому специалисту, он принимает в Девятом округе, рядом с церковью Троицы». Привыкшая к вечному беспокойству этой бедной женщины, которая и вообразить себе не могла, что кто-нибудь на свете способен променять дружескую вечеринку с барбекю на какую-то японскую сказку, Клер, выслушав «матрасную историю», усмехнулась про себя. Два дня спустя они приехали, помогли ей упаковать одежду, попросили консьержку забирать ее почту и чуть ли не силком уволокли ее в Ла-Боль, где сестра уже приготовила для нее комнату рядом с детской. Но неврозы относятся к числу портативных вещей, и Клер благополучно повезла с собой в департамент Атлантическая Луара свою Японию, из-за чего ее дамская сумочка весом сравнялась с чемоданом террориста.

— Привет! — закричала Анна, распахивая сестре объятия.

Клер отметила, что американские сериалы успели нанести очевидный ущерб и провинции, где теперь пустила корни манера здороваться, обнимаясь и похлопывая друг друга по спине. Еще она заметила, что с годами ее сестра стала красивее. В ней появилась некая бойкость, вызывающая в памяти ведущих шоу двадцатых годов, прорезался властный голос и откуда-то взялась гордая посадка головы, заставляющая собеседников держаться настороже. Ее каштановая шевелюра походила на гнездо, в котором в видимом беспорядке были натыканы всякие заколки и гребенки. Возможно, в другой обстановке она производила бы впечатление простого здорового растения, но здесь она в первую очередь оставалась сестрой Клер — домашним тираном, самодовольной супругой и признанной королевой этого маленького мирка. Родители взирали на нее как на статую Свободы и безропотно присоединились к легиону подданных, почтительно окружающих свою пчелиную матку, о былых вывертах которой ведала одна лишь младшая сестра. Родители доставили Клер и в тот же вечер отбыли, торопясь присоединиться к шайке единомышленников, поджидавших их в Лимузене и задумавших четырехдневный пеший поход — современная версия паломничества в Компостеллу для неверующих пенсионеров. Побросав чемоданы в холле просторной виллы «Свежий воздух», Клер побежала на пляж, предупредив, чтобы никто за ней не увязывался. Она обожала море. Обожала пугающее ворчание, оглушительный рев и металлический оттенок Атлантического океана, который почитала наподобие огромной богини, внушительной и по-матерински заботливой. Каждая новая встреча с этой неизмеримой природной силой производила на нее впечатление шока. Ветер, запах йода и рыбы, пенистый прибой, вопли носящихся по пляжу детей переворачивали все ее чувства, внушая едва ли не панический ужас. Первым ритуальным действием было сбросить обувь, вторым — погрузить босые ноги в самый мелкий на Атлантическом побережье песок. К вечеру похолодало. В конце концов она присела, оглушенная, едва сдерживающая рвущийся из горла торжествующий крик. Слушая шум моря, она с улыбкой сказала себе, что это была превосходная идея — приехать сюда. Что это почти чудо.

Взмокшая оттого, что выпила слишком много воздуха и слишком громко пропела мелодию своей души, Клер шатающейся походкой вернулась с пляжа и только тут заметила, до какого ужасного состояния она себя довела. Подтверждение этому она получила во время достойного великанов ужина, поданного сестрой. Рядом с Жан-Полем, Анной и детьми она казалась припорошенной пылью — черно-белый кадр, по ошибке вмонтированный в цветную киноленту. Они все как будто светились изнутри. Их голоса и смех реяли в воздухе, как яркие флаги.

— Да, немного солнца тебе не повредит! — не удержался от замечания Жан-Поль.

Ее зять не любил парижан. Эта неприязнь, причины которой Клер не понимала, с годами превратилась для него в своего рода пунктик. Она догадывалась, что дело, возможно, в представлении о беспорядке, который они с Анной ненавидели и по части которого жители Парижа слыли большими специалистами. Они прикатывали в провинцию в своих вечерних костюмах и с вежливо-снисходительной и такой унизительной улыбочкой выслушивали рассуждения местных трепачей, владевших каждый своей вотчиной, но не имевших достойной аудитории. Жан-Поль считал свояченицу старой девой и замшелой интеллектуалкой и в те времена, когда она регулярно их навещала, подолгу у них жила и общалась с их друзьями, даже тайно мечтал подсунуть ее кому-нибудь из своих приятелей. Осуществить эту затею оказалось невозможно — Клер при малейшей попытке флирта показывала зубы. «На нее не угодишь!» — ворчал Жан-Поль. Но в этот вечер она показалась ему не просто странной, а какой-то чужой, похожей на иностранку, приехавшую откуда-то с Востока.

— Ладно, чем ты собираешься заняться? — спросила деловито-возбужденная Анна.

— Восстановлением формы, — ответила Клер, которую озарение посетило в процессе пережевывания помидоров с моцареллой.

— Отлично! — восторженно одобрила Анна и посмотрела на Жан-Поля. — Если хочешь, можешь взять красный велосипед. Я его накачала. Расписание приливов висит в холле. Ты удачно приехала, сейчас полная вода наступает в три часа.

Клер рано ушла к себе в комнату. Она немного почитала и заснула на стихотворении, которое вполне заслуживало того, чтобы попасть в ее личный пантеон.

Все проходит —

Корабли с парусами, надутыми ветром,

Век людской,

Лето, осень, весна и зима.

В первый же день она встретилась на пляже с подругами сестры — такими же пчелиными матками, чьих детей она путала. Их разговоры не интересовали Клер. Она читала и плавала, читала и плавала — непроницаемая для любопытных взглядов, которые ее белоснежная кожа притягивала как магнитом. Она молча лежала среди маслянисто блестящих загорелых тел и поднимала голову, лишь если кто-нибудь из детей выдавал очередной перл. Иногда она вздрагивала — это Ишида подавал ей знак. Стоя у кромки, за которой рождалось море, она смотрела на свои ноги, окатываемые волной, которая то брала их в плен, то вновь освобождала. Клер вертела головой во все стороны. Ей казалось — еще чуть-чуть, и ее тело взорвется. На огромном — «самом большом в Европе» — пляже стоял такой грохот, что, бредя назад к своему полотенцу, она считала шаги, чтобы не упасть.

На второй вечер она отклонила приглашение на барбекю к соседям и отправилась знакомиться с ночной жизнью Ла-Боля — с обожженным лицом и ватными ногами, зажав под мышкой книгу, уместную здесь как молитвенник. В одиннадцать ей позвонил Дитрих. Днем ей уже звонил Легран, очевидно с целью проверки, пользуется ли она мобильником, который он для нее приобрел. «У нас тут все отлично!» — отрапортовал он, не вдаваясь в подробности. Клер купила открытки с изображением блюд национальной бретонской кухни и напечатанными на обороте рецептами их приготовления: Дитриху достался куэн-аман, Люси — крем-брюле по-бретонски, месье Лебовицу — пирог «катр-кар», а мадам Куртуа — печеные устрицы. Она вспомнила, что давно не писала Жан-Батисту. Отныне в ее памяти уживались двое: утраченный красавец мужчина и Ишида, который постепенно превращался в застывший образ, оставивший по себе ощущение легкой тяжести на правом плече.