В лифте Аньес и Люсиль не проронили ни слова. Аньес кашлянула — просто чтобы заполнить тишину. Люсиль оставалась все так же неподвижна и задумчива, ей явно было наплевать, что подумает Аньес об ее молчании. На тротуаре они наспех расцеловались. Гроза закончилась, но дождь все еще шел, и порывистый ветер то и дело обдавал потоками холодной воды редких пешеходов, перебегавших улицу к своим машинам и домам.

Люсиль прикрывает лицо воротником и явно нервничает. Ей хочется лишь одного: побыстрей сбежать, и она пытается выдавить из себя пару слов на прощанье.

— Что с тобой? Ты такая бледная… — говорит она.

Аньес, топчущаяся рядом, изображает бледное подобие улыбки.

— Тебя подвезти? — спрашивает Люсиль.

Ей вовсе не улыбается посреди ночи тащиться в Клиши, но она видит, в каком смятении Аньес. Та роется в сумочке в поисках ключей от машины и не может их найти; волосы падают ей на глаза, лицо и мешают видеть.

— Нет… спасибо… Я на машине… Завтра на работу… Не волнуйся, все в порядке… А! Вот они! Это все перчатки… они промокли и… Прости, я тебя задерживаю, обычно я кладу их в карман, чтобы не копошиться в сумке посреди улицы…

Аньес лепечет извинения. Убирает непослушную прядь, но та снова падает, завесив ей лицо. Благодарит Люсиль за доброту, уже не зная, как оправдаться за свою медлительность и неловкость.

— Где ты припарковалась? — холодно справляется Люсиль, раздраженная раболепством подруги.

Даже в бедности я сохраняла бы гордость, думает она. Никто тебя не будет уважать, если ты не держишься со всеми на равных.

Аньес показывает — там, слева, за углом.

— Я провожу тебя до машины, моя стоит напротив…

Они идут вперед, пытаются поговорить о погоде, о предстоящем Рождестве, но внезапно умолкают.

На лобовом стекле машины Аньес, под дворником, трепыхается промокшая бумажка — штраф за неправильную парковку. Аньес вздыхает, осторожно отлепляет квитанцию, стараясь ее не порвать. Взгляд Люсиль скользит по машине Аньес: на боку царапина, на зеркальце болтается фиолетово-розовый плюшевый мишка. Таких мишек обычно дают на заправках, в придачу к полному баку бензина.

— Вот им неймется, сколько ж можно! — ворчит Аньес.

Вот ей точно никто не прилепит квитанцию, думает она, косясь на машину Люсиль. Хочет проверить. Хочет знать наверняка. Если Люсиль тоже получила уведомление о штрафе, значит, порядок восстановлен, жизнь снова станет справедливой. Не прекрасной, нет, но справедливой.

Люсиль направляется к машине, припаркованной прямо на переходе, несколькими метрами дальше. Она даже не дает себе труда взглянуть на лобовое стекло, но Аньес плетется за ней и убеждается, что оно девственно чисто, никаких тебе бумажек. Налетает порыв ветра. Люсиль лезет в сумку, выхватывает ключи и нажимает кнопочку. Двери автоматически открываются, в салоне зажигается свет, и она садится за руль. Закрывая дверь, в последний раз с жалостью смотрит на подругу, которая пытается храбриться, стоя под проливным дождем. Люсиль трогается с места, помахав на прощание затянутой в перчатку рукой. Аньес смотрит на удаляющийся кабриолет и вздыхает. И почему некоторым всегда везет? Вся энергия Аньес уходит на борьбу с мелочами вроде этой бумажки, мелочами, из которых сложился ее образ жизни и образ мысли, в которых заключена и ее сила, и ее слабость. Она возвращается к своей машине и пытается завестись. Забыла включить подсос, как советовал механик. Она жмет и жмет на педаль газа, проклиная собственную бестолковость. «Зажигание — вечная проблема у Р5, — объяснял тот, потряхивая коробочкой с леденцами. — Слабое место этих машин, так что не забывайте, когда глушите мотор, включать подсос, чтобы не было конденсата». Совет помог. С тех пор у нее не возникало проблем с зажиганием. До нынешнего вечера, конечно…

Нынче вечером вообще все не так…

Наконец, после многократных попыток, мотор кашляет, фырчит и заводится. Аньес вытягивает ремень безопасности, пристегивается, включает первую скорость. Руль выскальзывает из рук: несколько раз она едва не попадает в аварию. То ли это из-за мокрых шерстяных перчаток, то ли у нее просто голова не на месте после того, что сказала Клара. На полдороге проехала на красный свет и поняла свою ошибку, лишь когда услышала оглушительный скрип тормозов: она в кого-то чуть не врезалась. Смотрит в зеркало заднего вида, проверяя, не поцарапала ли чужую машину и не пострадал ли кто-нибудь. С тревогой глядит вслед удаляющимся огням, вздыхает, паркуется на обочине, глушит мотор. Нет, так далеко не уедешь. Она запрокидывает голову и глубоко вздыхает.

Это было год назад, практически день в день. Она повела детей гулять по праздничным улицам, смотреть разукрашенные витрины больших магазинов. Они топтались в толпе, в задних рядах, пытаясь разглядеть марионеток, автоматы, роботов, ролики, ракеты, горы из папье-маше с вершинами из ватного снега, яркие гирлянды лампочек, а из громкоговорителей, развешанных на деревьях, на них лилась рождественская музыка. Аньес, как ребенок, радовалась Рождеству, приходила в восторг от кукол, плюшевых мишек, конструкторов, переполненных чулков Санта-Клаусов, сказочных домиков и переливающихся тканей, на которых красовались игрушки. Эрик не знал, что ему выбрать, и требовал каталоги. Селин дулась — она считала, что уже вышла из того возраста, когда можно млеть от счастья перед витринами, славящими мифологического Санта-Клауса.

— Меня вот мама никогда не водила смотреть рождественские витрины, — ворчливо заметила Аньес. — Так что кончай кукситься и посмотри, как красиво!

— Да мы только ради тебя и толчемся тут со всеми этими придурками!

Селин была права: мать наверстывала с детьми то, что упустила в собственном детстве. Аньес промолчала, и через некоторое время ладошка Селин скользнула ей в руку — дочка просила прощения.

В тот вечер Аньес вспомнила себя в возрасте Селин: девчонка из пригорода, каких тринадцать на дюжину; у нее нет денег ни на красивую одежду, ни на брекеты, ни на витамины для подростков, ни на дополнительные занятия, ни на уверенность в себе; она из тех девчонок, которые изо всех сил стараются сбежать из родительского дома, а безжалостная мать дает ей пинка под зад, а отец смеется над ней у себя, этажом ниже, а его любовница в мини-юбке и чулках в сеточку, с ярко, вызывающе намазанными губами, по воскресеньям, когда он намывает на улице свою тачку, таскает ему на шпильках ведра воды, вихляя бедрами и зажав в зубах сигарету… Девчонка, которая лепится к одноклассницам побогаче, покруче, надеясь с их помощью вырваться из этого круга. Не из честолюбия, нет… Для нее это слишком сильное слово. Она просто хочет выжить. Без Клары, Жозефины и Люсиль она не смогла бы вынести материны уколы вилкой и отцовское предательство. Она бы сбежала, как братья, и молилась, чтобы жизнь прошла мимо нее, не заметив.

Как-то вечером, оставшись одна, она решила сходить в кино на фильм Аньес Варда «Без крыши, вне закона» с Сандрин Боннер. Молча плакала в темноте. Сотрясалась в рыданиях, утыкалась в рукав куртки, тщетно пытаясь их заглушить. Потом она смотрела его еще трижды, всегда одна, с пачкой бумажных платочков на коленях, и каждый раз слезы текли ручьем, неудержимо. Это было так сладко, так прекрасно, теплая вода, заливавшая ее щеки в темноте, обволакивала ее влажной солоноватой нежностью. Она говорила себе, что может бесконечно ходить на этот фильм, и все равно не выплачет всего, что накопилось за годы. Наконец купила видеокассету. Сандрин Боннер сыграла ее, Аньес.