– Тогда что же ты хочешь, чтобы я показал во время демонстрации?

Вопрос в самую точку. И если Маргарет известно, что на состязании стрелков она покажет хорошие результаты, они все равно будут усреднены. Нравится ей это или нет, они с Уэсом в одной упряжке. Во время демонстрации амбициозность вознаграждается, но, судя по тем навыкам Уэса, которые она видела раньше, вряд ли он сумеет исполнить что-нибудь сложнее элементарной трансмутации.

Явно уловив ее тревогу, Уэс говорит:

– Слушай, я понимаю, все, что ты видела до сих пор, надежд не внушает, но уверяю, я справлюсь.

– Верю. – Она слегка кривит душой, но от этого у нее возникает чувство, будто они живут в мире, где в их победе нет ничего невозможного. – Самый верный путь – выполнить то, о чем твердо знаешь: это у тебя получится.

– А если я хочу, чтобы нам с гарантией досталось место в первом отряде?

– Тогда тебе понадобится ошеломить судей.

– Ясно. Ничего обязательного.

– Единственное, что нам абсолютно необходимо, – пуля, способная убить того самого хала, вот на ней и сосредоточься. – Маргарет мысленно молится, чтобы он обнаружил способ, отличный от того, который уже известен ей. Невольно она прижимает ладонь к своим ключицам, где под одеждой словно раскаляется и жжет кожу материнский ключ.

– Это я могу.

Кадык прыгает у него на шее над расстегнутым воротом рубашки, бледная кожа приобретает желтоватый оттенок. Ей вспоминается Мад и ярость его матери при мысли, что он примет участие в охоте. И хотя с тонкостями веры сумистов она незнакома, нетрудно понять, какие сложные чувства вызывает отказ от наследия твоих предков.

– Ты в этом уверен?

– Не ты ли говорила, что мы должны доверять друг другу? Понимаю, ты все еще злишься из-за колуна, но…

– Я не об этом.

– А, вот оно что, – он кладет подбородок на подставленные кулаки. – Только не говори, что беспокоишься заодно и о судьбе моей бессмертной души.

– Нет, только о твоем смертном «я».

– Со мной все в порядке. Честно. Я тебя не подведу. Я уже успел научиться жить с чувством вины.

Маргарет медлит в замешательстве, отчасти потому, что боится обидеть его, отчасти из нежелания лезть не в свое дело. Но слишком уж много времени прошло с тех пор, как ей в последний раз довелось с кем-то поговорить.

– Почему твоя мать так беспокоится? Этот хала – сумистский святой?

– Вообще-то, демиурги не святые. Некоторые молятся им, как заступникам, но они скорее продолжения самого Бога. Они и есть Бог, но вместе с тем отделены от Бога, потому что все содержат одну и ту же божественную сущность.

На этом он умолкает, словно объяснил достаточно. Маргарет непонимающе таращится на него.

Уэс вспыхивает, потом выпаливает:

– В смысле, это официальное заявление папы. Они одно целое. Епископы спорили об этом веками, но вряд ли кто-нибудь в самом деле что-то понял. Бог в своей неизреченной тайне и все такое.

– Ясно. – Вряд ли ее отец удовлетворился бы божеством, которое упивается собственной отстраненностью. И, уж конечно, вряд ли согласился бы признать правоту другого человека, который высказался о природе божественного, не испытав ее лично. Но если Ифе в самом деле считает, что ее сын убивает частицу Бога – или, если уж на то пошло, самого Бога, – Маргарет нетрудно понять ее озабоченность. – Вы поклоняетесь и святым?

Если Уэс и выглядит раздосадованным, то лишь слегка.

– Не то чтобы поклоняемся. Но мы их чтим. Молимся им, принимаем их имена, когда достигаем совершеннолетия. И все в этом роде.

– А ты чье взял?

– Франциска Ксаверия. Так что я Уэстон Кэрролл Франциск Ксаверий Уинтерс.

– Кэрролл… – повторяет она.

– Это наше родовое имя, – тоном оправдания объясняет он. – Короче! Суть в том, что святые – это обычные люди, которые совершили нечто настолько впечатляющее, что их канонизировали. Обычно это означает, что их смерть была трагической и ужасной, при этом кто-то пытался заставить их отречься от веры. Впрочем, я слышал, что есть и пес-святой, а у него – целый культ.

Вот теперь в его словах впервые появился смысл. Все собаки заслуживают поклонения, может, даже канонизации.

– И это такая… цель?

– Не для меня. Если хочешь стать святым, надо страдать, вдобавок придерживаться целибата, вот почему я твердо намерен пойти в ад. – Он обводит круг на лбу тыльной стороной большого пальца, потом делает то же самое на губах и груди.

Маргарет закатывает глаза. Всякий раз, стоит ей поверить, что в нем есть толика зрелости, он доказывает обратное.

– Полагаю, мы оба заметно продвинемся по пути туда, когда запятнаем руки кровью хала.

Маргарет ждет, что он задаст вопрос, который отчетливо светится у него в глазах: «И почему же ты ради этого готова даже сойти в ад?» Вот еще одно, что она узнала о нем. Под скользкой улыбочкой он прячет не только боль. Но и сообразительность. Он подмечает гораздо больше, чем дает понять. На свете есть множество веротерпимых катаристов, и доказательство тому – хотя бы миссис Рефорд и Халанан. Но Уэс увидел немалую долю ее жизни и то, как относятся к ней в городе, чтобы понять: она не просто веротерпимый катарист.

Наверняка он уже догадался.

И даже если так, он на нее не давит. Только балансирует на двух ножках стула, откидываясь на спинку так далеко, что Маргарет опасается, а может, и надеется, что равновесие он не удержит.

– Ну, если мне предстоит в следующие шесть дней справиться с такой задачей, понадобится кое-чем запастись. А это значит… – Ножки стула с громким стуком встают на пол. – Придется тебе показать мне город, и на этот раз ты уже не отвертишься.

– Хорошо, – Маргарет ужасается при виде торжествующей улыбки, скользнувшей по его лицу. – Когда ты хочешь сходить туда?

– Мне не повредит подышать свежим воздухом. Может, прямо сейчас?

Самая красивая девушка, какую доводилось видеть в жизни Уэсу, стоит по другую сторону ограды универсального магазина. Вместе со своими подружками она ждет в очереди к одной из рыночных палаток под красными крышами, раскинутых на всю ночь, словно шатры цирка шапито. Люди толпятся вокруг них со стаканами, полными дымящихся напитков, и с яблоками, глянцевыми от карамели, а он не замечает никого, кроме нее.

На ней объемный вязаный свитер поверх плиссированной зеленой юбки. Подол струится, спускаясь до щиколоток, извивается волнами, и щемяще-трогательная полоска кожи между тканью и оксфордами на каблуках чуть не сводит Уэса с ума. Волосы ниспадают из-под шляпки клош кудрями тугими и круглыми, как каштаны, с ушей свисают жемчужинки, как дождевые капли с лепестков. В ней чувствуется что-то знакомое. Не только во внешних броских приметах столичной моды, но и в лице…