Город мертвый, люди в нем мертвые, — продолжал Саша, — и если бы, положим, он провалился, то об этом было бы напечатано в газетах все­го три строчки и никто бы не пожалел.

Ешь! —крикнула бабушка.

Наступило молчание. Бабушке подали леща, начиненного кашей, остальным — соус из курицы.

Отсталый город, — заговорил Саша опять. — Бисмарк сказал: медленно запрягать, но быстро ездить —в характере русского народа. А город этот, по правде сказать, только еще собирается запрягать.

Чтобы подразнить бабушку, Саша ел и постный борщ, и леща. Он шу­тил, но шутки у него выходили громоздкие, непременно с расчетом на мо­раль, и выходило совсем не смешно, когда он перед тем, как сострить, под­нимал вверх свои очень длинные, исхудалые, точно мертвые пальцы, п когда приходило на мысль, что он очень болен и, пожалуй, недолго еще про­тянет на этом свете. Становилось не по себе, когда он, рассказывая что- нибудь смешное, начинал хохотать до слез, но мало-помалу смех заражал, и слушатели его тоже начинали смеяться.

После обеда бабушка ушла к себе в комнату отдыхать, Нина Ивановна недолго поиграла на рояли и потом трже ушла.

Ах, милая Надя, — начал Саша свой обычный послеобеденный раз- товор, — если б вы послушались меня и поехали учиться! Если бы! Толь­ко просвещенные и святые люди интересны и нужны; остальные жеа толпа, стадо6. Наше дело стараться изо всех сил, чтобы число таких людей росло и росло, авось и настанет когда-нибудь царствие божие на земле. А что ж? От вашего города тогда мало-помалу не останется камня на камне, все полетит вверх дном, все изменится, точно по волшебству, и — кто знает? — будут тогда здесь, быть может, громадные, великолепнейшие дома, чудес­ные сады, фонтаны необыкновенные, чудесные люди... Бедных, больных, жалких тогда не будет вовсе, потому что среди много знающих искренних людей их не должно быть.Но главное не это. Главное то, что толпы в нашем смысле, в каком она есть теперь, тогда не будет. Милая, голубушка, поез­жайте! Покажите всем, что эта неподвижная, серая, грешная жизнь на­доела вам! Покажите это хотя себе самой!

Нельзя, Саша. Я выхожу замуж.

Э, полно! Кому это нужно!

Вышли в сад, прошлись немного.

И, как бы там ни было, надо работать, надо делать что-нибудь, про­должал Саша. —Так нельзя. Если вы ничего не делаете, то, значит, на вас работает кто-то другой, вы заедаете чужой век! Как не понять этого!

Перед вечером пришел Андрей Андреич и долго играл на скрипке. Он был неразговорчив и любил скрипку, быть может, потому, что во время игры можно было молчать. В одиннадцатом часу, уходя домой, уже в паль­то, он обнял Надю и стал жадно целовать ее лицо, плечи, рукив.

Дорогая, милая моя, прекрасная... —бормотал он. — Если б ты только могла понять, как я счастлив! Я безумствую от восторга!

И ей казалось, что это она уже давно слышала, очень давно, или читала где-то... Наконец, он простился и вышел.г

В зале Саша сидел у стола и пил чай, поставив блюдечко на свои длин­ные пять пальцев; бабуля раскладывала пасьянс, Нина Ивановна читала. Трещал огонек в лампадке, и все, казалось, было тихо, благополучно. На­дя простилась и пошла к себе наверх, легла и тотчас же уснула. Но, как и в прошлую ночь, едва забрезжил свет, она уже проснулась. Спать не хотелось, на душе было непокойно, тяжело. Она сидела, положив го­лову на колени, и думала о женихе, о том, какойД оне добрый, красивый,

а Далее вычеркнуто: это

С Слова: остальные же толпа, стадо вписаны вместо вычеркнутого: остальные же ■— толпы, во все века одинаковые и безразличные <2 слово нрзбр.у Наше в Далее вычеркнуто: Кроме его и Нади, в передней не было ни души, г Далее вычеркнуто: В зале Са<ша> Л Переделано из слова: как

е Далее вычеркнуты слова: нравится ей. Фраза первоначально составлялась из слов: как он нравится ей, а потом была переделана в другую: какой он добрый .. .

образованный3, думала о свадьбе... Вспомнила она почему-то, как по утрам плачет Нина Ивановна и как от плача сводит у нее руки и ноги. И поче­му-то Наде вдруг стало досадно, и уж она, как ни думала, не могла соо­бразить, почему до сих пор она видела в этом плаче что-то особенное, не­обыкновенное...[57]

И Саша не спал внизу, слышно было, как он кашлял. Это человек, ду­мала Надя, с определенными убеждениями, с определенными правилами®, крепко уверенный в справедливости того, что он говорит; он повторяется и уже, по-видимому, стал прискучать, утомлять, и в то же время в словах его столько прекрасного1", что едва она только вот подумала о том, не по­ехать ли ей учиться, как все сердце, всю грудь обдало холодком, залило чувством радости, надежды.

Но лучше не думать, лучше не думать... — шептала она.— Не на­до думать об этом.

Тик-ток,— стучал сторож где-то далеко,— тик-ток... тик-ток...

III

Саша как будто поздоровел и повеселел, но в середине июняд стал вдруг скучать и засобирался в Москву.

Не могу я жить в этом городе! —говорил он мрачно.— Ни водо­провода, ни канализации. Я есть за обедом брезгаю, в кухне грязь невоз­можнейшая. А главное, надоело, работать надо!

Да погоди, блудный сын! — убеждала бабушка почему-то шепо­том. — Седьмого числа свадьба!

Не желаю.

Хотел ведь у нас до сентября пожить!

А теперь вот не желаю. Мне работать нужно!

Лето выдалось сырое и холодное, деревья были мокрые, все в саду гля­дело неприветливо, уныло, хотелось в самом деле работать. В комнатах, внизу и наверху, слышались незнакомые женские голоса, стучала у бабуш­ки швейная машина, то и дело приносили из магазинов картонки, ящики, узлы, и утомленная, встревоженная бабушка рассказывала всем, что она потеряла память; это спешили с приданым. Одних шуб за Надей давали шесть, и самая дешевая из них, по словам бабушки, стоила триста рублей! Суета раздражала Сашу, он сидел у себя в комнате и сердился, но все же его уговорили остаться и взяли с него слово, что уедет он не раньше пер­вого июля.

Время шло быстро. На Петров день после обеда Андрей Андреич пошел с Надей на Московскую улицу, чтобы еще раз осмотреть дом, который на­няли и давно уже приготовили для молодых. Дом двухэтажный, но убран был пока только верхний этаж. В