Много поздней другой офицер, выслушав мой рассказ, хмыкнул.

– Вы повторяете официальную версию. Какая же удачная атака, когда убиты все лучшие офицеры. Очевидно, это была одна из первых атак, солдаты еще не втянуты и попридержали коней, а офицеры выскочили вперед.

Я много расспрашивал, но офицеры конной гвардии весьма неохотно об этой атаке говорили. Позднее мать Мити Тучкова приехала в Феодосию, и мы ходили с ней на Митину могилу. Наш обоз стоял одно время в Феодосии.

Воспоминания

В Феодосии находилось имение, когда-то принадлежавшее дедушке Рукавишникову. В детстве мы провели в нем очень счастливое лето. Тогда мой старший брат заболел аппендицитом, который еще не умели оперировать. Брат долго находился между жизнью и смертью. Нас, остальных детей, выгоняли в сад, чтобы мы не шумели. Сад был большой, а виноградники шли тогда до самого моря…

Я пошел искать старые воспоминания. Дом в мавританском стиле был цел. В нем помещался лазарет. Впоследствии я ходил сюда навещать капитана Канатова, офицера конно-горной, который умер от раны в живот. Странно, он лежал в той же комнате и на том же месте, что и брат много лет назад.

Виноградники и парк не существовали. На их месте были улицы и дома. Таинственный грот исчез, а готическая часовня, в которой водилась «белая женщина» и мимо которой вечером ни за какие коврижки мы не пошли бы, стояла одиноко на краю улицы. Было грустно, и я даже не поинтересовался, кому теперь принадлежит дом.

В свою часть

Наш лазарет упразднили. Больных распределили по другим лазаретам, а нам, здоровым, предложили вступить в пехотные части для защиты Крыма. Защита Крыма была поручена генералу Слащеву. Он применял драконовы меры с расстрелами, и его очень боялись. Красные сильно напирали, но Слащев Крым отстоял.

Члены нашего клуба, по большей части гусары, и мы с Мокасеем вовсе не хотели идти служить в пехоту, особенно после Мангуша. Мы задумали всеми неправдами опять попасть в свои части, то есть дезертировать из Крыма на Кавказ. Это не просто было выполнить – патрули хватали всех способных носить оружие и отсылали в пехоту.

Мы уехали из Феодосии в Керчь. Там нам повезло. Пришел большой французский транспорт «Виолетта» с патронами. Он шел в Новороссийск. Мы прикинулись грузчиками, взвалили ящики на плечи, поднялись на пароход и затаились в трюме.

Рано утром любовались с палубы очертаниями Кавказских гор и играющими в водорезной волне двумя дельфинами.

В Новороссийске никто не мог нам сказать, где находятся наши части, но выдали пайки как возвращающимся из госпиталя. Доехали до Ростова. Дон разлился, как море, до самого Батайска.

В Ростове я встретил офицера нашей батареи, который отказался дать мне взаймы 200 рублей, но зато сказал, что батарея стоит в немецкой колонии около Матвеева кургана. Батарея в резерве Армии, то есть на отдыхе. Мы с Мокасеем туда приехали на поезде и с громадным облегчением нашли на станции Матвеева кургана повозки батареи. Наконец-то мы попали домой. Кончены все треволнения.

Дура

Какая радость вернуться в свою батарею, как к себе домой, в семью. Кончены все невзгоды. Офицеры и солдаты встретили меня приветливо, и брат пожал мне руку со вздохом облегчения.

– Наконец-то! А я уж думал, что ты погиб. Ну слава Богу. Теперь все опять хорошо. Где ты пропадал?

Я рассказал ему о своих злоключениях и о смерти Мити Тучкова.

Батарея стояла в резерве Армии, то есть на отдыхе, в богатой немецкой колонии, в трех верстах от Матвеева кургана. Квартиры были просторные и чистые, продовольствие обильное и фуража достаточно.

В мое отсутствие Гайчул был убит под поручиком Лагутиным, которому я его поручил. Это известие меня не очень огорчило – я к нему не смог привязаться.

Все офицеры пошли в обоз, чтобы там выбрать для меня лошадь. Там было ужасное скопище кляч. Ясно – в обозе не заботились о заводных лошадях. Вероятно, не кормили и плохо поили. В этом вина начальника обоза, который за этим не следил. Я не знал, что мне делать, когда вахмистр обоза указал мне на одну из кляч.

Возьмите эту. Это – Дура. Как? Дура? В таком виде!

Дура была раньше прекрасной вороной кобылой с белой отметиной на лбу, сильной и резвой. Мне часто приходилось ее держать как коноводу, на Северном Кавказе. Ездил на ней прапорщик Ушаков. Он куда-то исчез из батареи. Дура попала в обоз и погибала от плохого ухода.

Я внимательно ее осмотрел. Ноги были целы, но все остальное… было просто жаль на нее смотреть. Она больше не была вороной, а скорей, коричневой с паршой. Глаза были безжизненны. Все ребра выступали, худоба была пугающая. Она едва передвигалась на дрожащих ногах.

Я взял Дуру, увел на конюшню моего дома и стал ее лечить. Я проводил около нее все время. Поил, кормил, чистил и мыл дегтярным мылом. Она разучилась пить и есть. Ела едва-едва. Я не настаивал на первых порах, но кормил ее три раза в день. Всегда у нее было сено. Я ее чистил каждый день и мыл каждые три дня. Это ей, видимо, нравилось. Очень быстро мой уход дал результаты. Дура повеселела, стала хорошо пить и есть. Шерсть стала расти, парша исчезла. Дура снова стала вороной. В глазах появилось живое выражение. Я заметил, что она охотнее всего ест подсолнечные жмыхи, которые я ей размельчал в воде. Я считал, что «дачи», которые я получал для Дуры в обозе, недостаточны, и крал у крестьян овес.

Дура воскресала, она округлилась и повеселела. Значит, у нее не было болезней, а только истощение от бескормицы. Я нашел луг с хорошей травой под деревьями и стал выпускать Дуру пастись.

Наконец настал день или, вернее, вечер, когда я не мог поймать Дуру, чтобы увести с пастбища в конюшню. Она убегала, не давалась в руки. Это меня и злило, и радовало. Значит, выздоровела. Я пошел за братом.

Ты знаешь, я не могу поймать Дуру. Пойди помоги мне. О! Неужели? Значит, поправилась.

Она нам не далась, но мы загнали ее в конюшню. Брат был поражен.

– Как это тебе так скоро удалось ее исцелить?! Теперь у тебя прекрасная лошадь. Просто здорово.

Никто воскресшей Дуры, кроме брата, еще не видел. Но все видели, недели две назад, скелет Дуры, который я вел к себе в конюшню.

Офицеры батареи решили устроить скачки. Были два фаворита. Лора капитана Малова и донской жеребец капитана Базилевского. Участвовали и другие лошади. Пригоняя Дуру с пастбища – она бежала передо мною, но в руки не давалась, – я решил поседлать ее. Я ее еще не седлал.

Я выехал за околицу деревни и перевел Дуру на рысь. Немного наклонился – она увеличила рысь. Я еще наклонился – рысь еще увеличилась, еще и еще. Это было пьянящее чувство, казалось, ее резвости нет предела. Я перевел ее в галоп и потом пустил вовсю – карьером. Она летела как ветер. Но я пришел в себя и перевел ее на шаг и вернулся шагом. На первый раз довольно. Опасно слишком ее утомлять сразу. Каждый день, утром и вечером, я стал выезжать на Дуре и тренировать, постепенно увеличивая дистанции. Дура была очень резва.