– О той форме власти, которая позволяет постоянно отсрочивать смерть.

Да, эта мисс Константен, конечно, классная, но если она ушиблена сайентологией или криогенетикой, то ей придется понять, что меня подобной чушью не проймешь.

– А вы случайно не пересекли границу Страны Безумцев?

– Ложь целой страны не имеет никакого отношения к ее границам.

– Но вы говорите о бессмертии так, словно это некая реальность.

– Нет, я говорю не о бессмертии, а о постоянной отсрочке смерти.

– Постойте, вас что, Фицсиммонс послал? Или Ричард Чизмен? Вы что, с ними сговорились?

– Нет. Я просто пытаюсь заронить в вас некое семя…

Да уж, это, пожалуй, слишком креативно для очередной дурацкой шутки Фицсиммонса.

– Семя чего? Что из него вырастет? Можно поточнее?

– Семя вашего исцеления.

Она была настолько серьезна, что это вызывало тревогу.

– Но я не болен!

– Смертность вписана в вашу клеточную структуру, и вы еще утверждаете, что не больны? Посмотрите на эту картину. Посмотрите, посмотрите. – Она мотнула головой в сторону «Поклонения волхвов». Я подчинился. Я всегда буду готов ей подчиняться. – Тринадцать человек, если их пересчитать. Как и на фреске «Тайная вечеря»[41]. Пастухи, волхвы, родственники. Посмотрите внимательно на их лица, по очереди на каждого. Кто из них верит, что этот новорожденный человечек сумеет однажды победить смерть? Кто хочет доказательств? Кто подозревает Мессию в том, что он – лжепророк? Кто знает, что он изображен на картине? Что на него смотрят? И кто оттуда смотрит на вас?

* * *

Гоблин-охранник махал рукой у меня перед носом.

– Эй, очнись! Извини, что побеспокоил, но нельзя ли закончить ваши дела со Всевышним завтра?

Моей первой мыслью было: «Да как он смеет?!» Но второй мысли не последовало, потому что меня чуть не вырвало от исходившей от него вони горгонзолы и растворителя для красок.

– Закрываться пора, – сказал он.

– Но часовня открыта до шести! – сердито возразил я.

– Ну… да-а. Точно, до шести. А сейчас сколько?

И тут я заметил, что за окнами – густая темнота.

Без двух минут шесть – сообщили мне часы. Не может быть! Ведь только что было четыре. Я попытался за внушительным брюхом своего мучителя разглядеть Иммакюле Константен, но она исчезла. Причем, видимо, довольно давно. Но нет, нет, нет, нет, нет! Она же только что говорила, чтобы я посмотрел на картину Рубенса, всего несколько секунд назад! Я и посмотрел, и…

…Я, нахмурив брови, уставился на гоблина-охранника, ожидая ответа.

– Шесть часов, пора уходить, – сказал он. – Пора, пора. Расписание есть расписание.

Он постучал по циферблату своих наручных часов и поднес их мне к самому носу, но держал вверх тормашками. Но даже и так на отвратительном дешевом циферблате было отчетливо видно: 17:59. Я пробормотал:

– Но… – А что, собственно, «но»? Не может же быть, чтобы целых два часа куда-то провалились за две минуты! – Была здесь… – собственный голос показался мне каким-то на редкость жалким, – …была здесь некая женщина? Она вон там сидела?

Охранник посмотрел туда, куда указал я, и спросил:

– Когда-нибудь раньше? В этом году? Или когда?

– Сегодня, примерно… в половине третьего, я думаю. В таком темно-синем пальто. Настоящая красавица.

Гоблин сложил на груди массивные ручищи и заявил:

– Будь так любезен, подними свою заколдованную волшебными травами задницу и двигай отсюда, а то мне домой пора; у меня, между прочим, дом имеется.

* * *

Ричард Чизмен, Доминик Фицсиммонс, Олли Куинн, Джонни Пенхалигон и я чокались стаканами и бутылками, а вокруг пьяно ревели посетители «Берид Бишоп». Эта забегаловка находится на противоположной стороне мощенной булыжником улочки, на которую выходят западные ворота нашего Хамбер-колледжа. Народу сегодня было битком: завтра начинался «рождественский исход» из кампуса, и нам еще повезло, что удалось найти столик в самом дальнем углу. Я припрятал «Килмагун спешл резерв» и время от времени делал добрый глоток этого скотча, оставлявшего огненный след от миндалин и до желудка. Мне казалось, что виски должен хоть немного уменьшить ту внутреннюю тревогу, которая не оставляла меня с тех пор, как несколько часов назад я очнулся в часовне, пребывая в полном ауте и совершенно не понимая, что же со мной произошло. Я пытался мыслить рационально: ну да, месяц был на редкость тяжелый, сдача письменных работ, жесткие сроки, да и Марианджела без конца оставляла свои исполненные нытья послания; к тому же на прошлой неделе, чтобы смягчить сердце Джонни Пенхалигона, мне пришлось выдержать две полновесные ночные попойки у Жабы. То, что я внезапно утратил счет времени, еще не свидетельствует об опухоли мозга; во всяком случае, я пока еще не падаю без причины и не брожу голый по крышам нашего колледжа среди каминных труб. Смешно то, что я потерял счет времени, когда сидел в самой красивой позднеготической церкви нашей страны и размышлял о шедевре Рубенса, – собственно, подобное окружение просто создано для того, чтобы вызывать у человека возвышенные мысли.

Олли Куинн, грохнув о столешницу полупустой пинтовой кружкой и с трудом подавив отрыжку, спросил:

– Ну что, Лэм, нашел ты ответ на вопрос «Как Рональд Рейган случайно выиграл «холодную войну»?

Я его с трудом расслышал: так громко «молодые консерваторы»[42]Хамбер-колледжа в соседней комнате подвывали Клиффу Ричарду, точнее, его бессмертному рождественскому хиту «Омела и вино».

– Ага, начертал, присыпал песочком и подсунул профессору Дьюи под дверь, – сказал я.

– Просто не понимаю, как ты выдерживаешь – целых три года заниматься сплошной политикой! – Ричард Чизмен вытер со своей бородки а-ля молодой Хемингуэй пену, оставленную «Гиннессом». – Я бы скорее сам себе сделал обрезание с помощью терки для сыра.

– Жаль, что ты пропустил обед, – сказал мне Фицсиммонс. – Пудинг был сдобрен последней волшебной травкой Джонни. Не могли же мы позволить, чтобы миссис Моп отыскала ее во время генеральной уборки, которую устраивает в конце каждого триместра, решила, что это комок засохшего дерьма, и выбросила вместе с липкими скаутскими грамотами Джонни. – Джонни Пенхалигон, не отрываясь от кружки с горьким пивом, показал Фицсиммонсу средний палец; его узловатый кадык так и прыгал вверх-вниз. От нечего делать я представил себе, как провожу по этому кадыку опасной бритвой. Фицсиммонс фыркнул и повернулся к Чизмену: – А где же твой приятель в кожаных штанах, этот уроженец таинственного Востока?