После выкуренной травки она чувствовала себя раскованно и разоткровенничалась:

– Двадцать лет я встречалась с неким лордом, он очень любил охоту. И все эти двадцать лет я чувствовала себя несчастным зверьком, на которого наткнулись в лесу и от нечего делать пристрелили, чтобы разогнать скуку. Только потому, что лисе удалось уйти. Но я никогда не жалела о том, что в моей жизни что-то упущено. Тайна двигала меня к самопознанию. Я жила богатейшей внутренней жизнью.

Мы допили последнюю каплю виски, глядя в потухший камин.

– Лучшая часть жизни – та, которую нам прожить не дано, Гвидо.

Джина погасила свет, накинула пальто и помогла мне попасть в рукава моего, потому что я уже с трудом держался на ногах.

– Иди-ка домой и попробуй уснуть, но сначала купи жене цветы. Женщины обожают, когда им без повода дарят цветы.

На вокзале, ожидая поезд, я поймал на себе взгляд незнакомого мужчины, который несколько секунд смотрел на меня, прислонившись к стеклу, отделяющему нас от надменной людской толпы, и слегка улыбался. Красивый мужчина, такого трудно не заметить. На нем был обычный плащ, и все же от него веяло вестерном. На вид он был лет на пятнадцать старше меня. Я смотрел на старого гея и думал, что однажды и сам стану таким: приличный на вид мужчина с потертой кожаной сумкой, полной заумных книг, он обмотался старым кашемировым шарфом. Возможно, это подарок от дорогого друга, отбывшего в мир иной. Вполне любезный и приятный человек, он надеется подставить задницу непривлекательному и скучному типу вроде меня, в жалком отелишке или набитой книжками крошечной квартирке неподалеку. «А потом, – думает он, – мы выпьем чая и нагишом, в одних лишь галстуках, предадимся заумным дискуссиям, положив ногу на ногу, точно заправские английские леди». Лишь теперь я заметил, что в этом городе полно одиноких геев! Как тосклива эта охота на раненых зверей!

Вечер накануне Рождества. Прибитые дождем Санты висят на белых оштукатуренных балконах. Повсюду крикливые огни. Фигуры прохожих, согретые благими намерениями, торопливо снуют по слякотным и скользким от мокрых листьев тротуарам. Повсюду большие подарочные коробки и маленькие пакетики. Благотворители занялись и бездомными: им выделили горячую еду – кусочек рождественской индейки. Старый бомж Гордон помочился на приглашение. Он, как обычно, лежит на лестнице перед старым кирпичным зданием на углу и, точно любящий отец, укачивающий младенца, прижимает к себе бутылку. Я машу ему рукой. В ответ я вижу, как поношенные тряпки старого святого пьянчуги зашевелились: «С Рождеством, дружище!»

Дом пахнет мясной подливой, горит камин. Длинный накрытый стол так хорош, что подошел бы для обложки кулинарного журнала. Золотистые шары, орхидеи на блюдах. В центре стола возвышается бог Вакх с огромным рогом изобилия, а между ногами у него свисают гроздья винограда. Это маленькое святотатство посреди Вифлеема прекрасно, просто пальчики оближешь. Я прячу подарки. Пес хватает меня зубами за штанину. Он крутится передо мной, скачет, плюхается под ноги, виляет хвостом. Прекрасный пес, ты выбрал меня в хозяева и доверил мне свое счастье.

– Погоди, Нандо, скоро пойдем гулять.

Я целую Ицуми:

– Hi, love[24].

Ее волосы пахнут крепким деревом японского монастыря, над которым поработало время. Она стоит в фартуке, как заправский хирург. Ленни развалилась на диване. Она и есть наш рождественский праздник. Когда Ленни дома, у нас словно поселяется настоящее божество. Она приехала вчера утром. Да здравствуют каникулы! С утра мы с женой чуть не подрались, споря, кто понесет ей завтрак. Мы расселись по разным сторонам кровати и принялись прихорашиваться, точно королевские борзые.

На Ленни смешные шерстяные шорты, из них торчат голые ноги, а ногти покрашены лаком вишневого цвета. Я сажусь рядом с ней на ковре, совсем как наш пес. Кладу голову на диван у ее рук, и она целует меня в щеку:

– Hi, dad.

– Hi, sweetheart[25].

Она гладит меня по голове. В горле что-то обрывается. Мы с Ленни умеем молчать, думать и дышать в такт, когда мы рядом. В какой-то момент наши мысли точно сливаются. Мы столько лет тренировались…

Сегодня у моей дочурки проступили круги под глазами, она подсовывает ступни под подушку. Ленни стрекочет без умолку, но за всеми словами я слышу: она боится будущего. «How will I make it, dad?»[26]Я прекрасно помню тот день, когда она осознала саму себя, помню, как погас ее невинный взгляд, полный надежды и благодарности всем и вся. Было воскресенье, – казалось, она ненадолго заснула, и вдруг Ленни соскочила с дивана с неузнаваемым и опухшим лицом. На губах виднелась слюна, она прижимала к себе подушку.

– Нашу учительницу английского обокрали в метро. Украли всю зарплату и премию тоже! – закричала она.

Я сидел за столом в позе профессора, который ждет, когда пробьет шесть, чтобы налить себе скотча, а передо мной возвышалась огромная башня еще не проверенных студенческих эссе.

– У нее трое детей, а муж не работает.

– Это ужасно.

Я снова перевел взгляд на эссе о Джакопо Понтормо и периоде Высокого Возрождения. Ленни вернулась на диван. Думаю, тогда-то она и изменилась. Я услышал какой-то чужой, не ее голос:

– Ты думаешь, это нормально, что бедную женщину вот так ограбили?

Я снял очки и посмотрел на нее:

– Думаю, нет.

– И это все, что ты можешь сказать? Ты ничего не можешь сделать?

– Ленни, а что я могу сделать? Не я же ее обокрал! Уверяю тебя, что я не разгуливаю по улицам и не граблю несчастных учительниц!

– И своих студентов ты тоже этому учишь? Вот так отвернуться и просто забыть?

– Я учу их истории искусства, и все мои студенты гораздо богаче меня. Они и без меня способны отвернуться и забыть.

Тогда ее тоненькое, недавно сформировавшееся тельце дрогнуло. Ленни поднялась с дивана и пошла в свою комнату. Там она разбила карету-копилку и вернулась с горкой монет, которую высыпала себе в футболку. Она подогнула ее края и подошла ко мне, а затем высыпала деньги на стол, прямо на работу о Доре Каррингтон.

– Сколько здесь? Посчитай!

Я разозлился и вместе с тем был смущен: я никогда не видел ее такой.

– Ну хорошо. Я поговорю с мамой. Она позвонит вашей классной руководительнице, и мы устроим сбор средств. Пройдемся со шляпой по кругу, согласна?

– Да.

– Как дела в школе?

– Нормально.

– Чем занимаетесь?

– Ничем.

Я наклонился, чтобы собрать мелкие монетки, и мы стали ползать по ковру. Мы впервые заговорили о жизни жестко и всерьез. Ленни выслушала меня и сказала: