Шварно имеет определенный смысл в славянских языках; по-чешски swarny — опрятный. Под 556 г. Агафий знает славянина Шварна, служившего в греческих войсках.

***

Мне остается сказать несколько слов о действительно норманнских именах в династии варяго-руссских князей. Таковы: Holti, сын Ярослава Владимировича; Harald (Мстислав), сын Владимира Мономаха; Malmfrida и Ingibiarga, дочери Мстислава. В этом обстоятельстве норманнская школа видит торжество своей системы; она основывает на нем мысль, что при своих славянских именах князья имели норманнские, прилагая, впрочем, это правило только к некоторым князьям Рюрикова дома; оговорка, в сущности, правильная; неверная, как увидим, по выводимым из нее заключениям.

Как у славянских (преимущественно вендских), так и у германо-скандинавских племен было в обычае прилагать к туземным именам детей (по крайней мере одного из них) иноземные имена по народности матерей. Что прозванием детей распоряжались преимущественно матери, узнаем мы из саги Олафа Святого. Отсюда, то есть вследствие брачных союзов со славянками, происходят по большей части славянские имена в скандинавской истории; напр., Яромир; Воислава (Woizlawa), дочь норвежского короля и супруга оботритского князя Прибислава около половины XII столетия; Борислав, датский принц в 1167 году. Это обыкновение встречаем и у вендов, и на Руси. Сын оботритского князя и датской королевны прозван германским именем Генрих; сын (без сомнения) славянской супруги, славянским именем Буды. Из двух сыновей Прибислава и Катарины, сестры датского Валдемара, один носит славянское имя Святополк; другой прозван матерью скандинавским именем Канут. Датский король Эрик, мнимый составитель приведенной выше хроники, был сыном Братислава VII, поморского герцога и датской принцессы Марии. Сыновья русского Владимира именуются по народности матерей; один из сыновей вендской Эдлы (у Иоакима Адель) носит западное, нерусское имя Станислава; сын чехини, чешское имя Вышеслава; сыновья болгарыни, болгаро-славянские Бориса и Глеба. Как у норманнов, сын Астриды известен под именем Svein Astridson, так у нас Василько, сын Марии, дочери Мономаха, — под именем Маричич; сын Анастасии — под именем Олег Настасьич. Всего яснее выказывается это обыкновение в отношениях Руси к языческим половцам; мы встречаем у них князей со славянскими именами; у нас бояр и мужей с половецкими; без сомнения, вследствие взаимных браков. Под 1095 г. упоминается об Ольбеге (Елбехе) Ратиборовиче, сыне киевского тысяцкого при Мономахе; под 1147 °Cудимире Кучебиче; под 1159 о Тудоре Елчиче; под 1162 о Торчине Войборе Нечечевиге и т. д. В Синопсисе сказано, что Андрей Боголюбский до крещения своего именовался Китаем. Отец Андреев Юрий Долгорукий женился в 1107 году на половчанке, дочери Аэпиной, внуке Осеневой; поэтому Андрей не носит княжого русского имени, а половецкое Китай.

Применяя это правило к норманнским именам в династии руссо-варяжских князей, мы видим, что таковыми отличаются только те члены ее, которые были норманнского происхожения по матери. Holty сын Ярослава и шведки Ингигерды. Harald (Мстислав) сын Владимира Мономаха и англо-норманнки Гиды. Malmfrida и Ingibiarga дочери Мстислава и шведки Христины. Имена давались обыкновенно в честь деда по матери; дедом Мстислава-Гаральда был Harald Gudinason, король английский; дедом Ингибиарги, Inge Stenkilsson, король шведский; о датском Waldemarе Саксон Грамматик говорит положительно: «cui et materni avi nomen inditur», то есть Владимира Мономаха. Если бы вследствие не браков, а норманнского происхождения варяжской династии нашим князьям прилагались норманнские имена при славянских, без сомнения, скандинавские саги, упоминающие так часто о Владимире и Ярославе, знали бы их как Голтия и Гаральда-Мстислава, под их норманнскими именами. Но Владимир был сыном русинки Малуши; Ярослав поморской варягини Рогнеди.

Как факт уединенный в русской истории и выходящий из круга обыкновенных органических условий русской жизни, письменные договоры Олега и Игоря с греками представляют и в ономастическом отношении явление отдельное, не подлежащее общим законам исторического русского быта. Здесь присутствие германо-скандинавского начала несомненно, хотя далеко не может быть допущено в том преувеличенном размере, ни при тех исторических условиях и значении, на какие указывают представители норманнского мнения. В чем же заключается это значение? Откуда явились те 12 или 15 скандинавских имен (я более допустить не могу), которые встречаются в договорах? Какой настоящий смысл договорной формулы «мы отъ рода рускаго»? Для разрешения этих вопросов необходимы, с одной стороны, определение отношений, в которых норманны состояли к варяжской руси как отдельные лица и как народ; с другой, точное по возможности изложение системы заключенных между русью и греками дипломатических актов.

Отношения норманнов к руси, как дружинников и товарищей по войне, нам уже отчасти известны. Вместе с Рюриком и, как увидим, еще до него появляются на Руси скандинавские воины промышленники; их было, без сомнения, довольно в дружинах Олега и Игоря. О составном разноплеменном характере русских и скандинавских дружин в IX–X веке сохранилось немало свидетельств; славянские и чюдские выходцы являются в скандинавских дружинах, как скандинавские, литовские, печенежские, угорские в дружинах варяжских князей.

Сын Никлотов Прислав воевал вместе с датчанами против руян; он был женат на сестре датского Валдемара. При Владимире стекалось в Киев множество ускоков-дружинников от норманнов и печенегов. Дружина Мстислава Владимировича, кажется, состояла преимущественно из хазар и касогов. Что при заключении мирных договоров храбрые в битвах избирались представителями своих набольших и в посольствах, сообразно с исторической необходимостью и понятиями века; норманн Сигвальд договаривается со Свейном от имени поморского Борислава; Эймунд является послом Ярослава и т. д. Народность дружинников (особенно при многочисленном составе посольства) не имела национального значения; мы видим Ятвяга в числе послов Игоревых. Заключение мирных условий, вероятно, предоставлялось одному или двум избранным лицам; остальные принимали участие в посольстве ради одного блеска и для получения подарков.

Дружинное, чисто воинское начало проявляется яснее и определеннее в характере похода и форме договора Олегова, нежели в Игоревых. Олег подчинил себе русские племена и мелких династов; но Русь еще далека от слияния с варяжским началом. Его послы-дружинники договариваются от его имени, от имени его бояр и сущих под его рукой русских князей; отдельных послов, представителей общих интересов Руси в лице каждого из членов-собственников и правителей новоустроенного общества, еще нет; дружина преобладает над государством; характер дружинника над характером владельца земли. При Игоре уже прежние князья вошли в состав новой монархии; их интересы неразлучны с интересами Игоря; военачальники и бояре поморские обратились из дружинников в наследственных обладателей земли; у каждого из них (так у Свенгельда при Игоре) есть свои сподвижники, приближенные; они-то являются частными послами в Игоревом договоре. Понятно, что в числе этих приближенных должны были находиться личности иноземные; при тогдашнем состоянии русского общества предприимчивых, бывалых дружинников, опытных в морском и ратном деле, было сравнительно более между вендами и норманнами, нежели между туземцами; их назначение послами было наградой за услуги, оказанные на войне; греки дарили послов; а до какой степени варварские народы дорожили подарками, известно; Аттила изобретал предлоги к посольствам для обогащения и вознаграждения своих приближенных. Вот почему, при исключительном славянстве княжеских и боярских имен, начало норманнское и вообще иноземное проявляется в именах послов-дружинников; сверх участия в добыче русские князья платили им греческими подарками.