– Не знаю, что думает обо мне Леннарт… Видишь ли, он не понимает меня… А теперь я решила, что по возвращении домой скажу ему все. Все начистоту. А там будь что будет.

– Ческа… – начала Йенни робко, но у нее так и не хватило духу спросить, счастлива ли она.

Однако Ческа, точно угадывая ее вопрос, заговорила сама:

– Уж очень мне тяжело жилось все это время… Дело, видишь ли, в том, что я была так непроходимо глупа, когда вышла замуж… глупа во многих отношениях… Ведь я решила выйти за Леннарта, потому что Ханс начал писать мне после того, как он развелся. Он писал, что во что бы то ни стало хочет, чтобы я принадлежала ему… А я боялась его и не хотела снова начинать старую историю… Вот я и сказала обо всем Леннарту. А он был такой милый и добрый и все понял. Я же убедилась в том, что лучше его нет человека на свете… да, так это и есть на самом деле… Но потом я сделала нечто ужасное. А Леннарт не может понять этого, и я знаю, что он никогда не простит мне этого… Может быть, с моей стороны глупо рассказывать это… но, Йенни, я ничего не понимаю… Я должна во что бы то ни стало спросить хоть одно живое существо, таков ли мой поступок, что муж никогда не может простить его… И ты должна сказать мне правду… слышишь, истинную правду… находишь ли ты, что этого уже ничем нельзя загладить… Но я тебе расскажу, как все это произошло… После венчания мы уехали в Рокка-ди-Пана… Ты ведь помнишь, как я боялась всего такого… и я с ужасом ждала, что будет… Вечером, когда я вошла в комнату, нанятую для нас Леннартом, и увидала большую белую двуспальную кровать, в которую я должна была улечься, я принялась реветь. Но Леннарт был такой милый… он сказал, что не хочет ничего насильно… пока я сама не захочу…

Это было в субботу. Ну, потом нам было как-то не по себе… то есть главным образом Леннарту, – так мне, по крайней мере, казалось. Господи, я-то была бы безумно счастлива, если бы можно было быть замужем так… И каждое утро, когда я просыпалась, я была полна благодарности… но мне почти совсем нельзя было целовать моего собственного мужа…

Да, это было в среду… Мы пошли на вершину Монте-Каво. Там было дивно хорошо, это был конец мая, и солнце ярко светило… Каштановый лес только что распустился, и зелень была нежная и курчавая, по склонам пестрели весенние цветы, а вдоль дорог росли во множестве белые цветочки и лилии. Воздух был ароматный и теплый и весь соткан солнечными лучами… О, что это был за дивный день! На душе у меня было так радостно, и жизнь никогда еще не казалась мне такой прекрасной. Только Леннарт был печален, а ведь для меня он был самым лучшим человеком на свете, и я так безумно любила его… И вдруг мне показалось, что все другое сущие пустяки… я бросилась к нему на шею и сказала: «Теперь я хочу быть совсем твоею, потому что я люблю тебя».

Ческа замолчала и только тяжело дышала. Немного спустя она продолжала:

– Ах, Йенни, бедный мальчик так обрадовался… – Ческа проглотила подступившие к горлу рыдания. – Да, он обрадовался… «Сейчас?… Здесь?» – спросил он. И он взял меня на руки и хотел отнести в лес. Но я стала сопротивляться и сказала «ночью», сказала я… Йенни, Йенни, я сама не понимаю, зачем я так поступила! Ведь в глубине души я сама хотела этого… Это было так красиво… лесная чаща, солнце… Но я точно прикинулась, будто не хочу… одному Богу известно, зачем…

А вечером, когда я улеглась… после долгих часов ожидания в течение всего дня и когда вошел Леннарт… ну, да, я снова разревелась…

Тут он не выдержал и выбежал, как безумный… и пропадал всю ночь. Я же пролежала до самого утра с открытыми глазами. Я так и не знаю, где он провел эту ночь… На следующее утро мы уехали в Рим и остановились в гостинице. Леннарт нанял две комнаты… тогда я сама пошла к нему… Но из этого не вышло ничего красивого…

После этого между мной и Леннартом уже никогда не устанавливались больше прежние хорошие отношения. Я отлично понимаю, что кровно оскорбила его. Но, скажи, Йенни, откровенно, неужели мужчина никогда не может простить этого… или забыть?

– Мне кажется, что позже он должен был бы понять, – сказала Йенни, ища слов, – понять, что ты просто не понимала тогда… тех чувств… которые ты оскорбила.

– Да. – Ческа дрожала всем телом. – Теперь я понимаю. Я понимаю, что я загрязнила… нечто нежное… и чистое… и прекрасное. Но ведь я тогда не понимала этого. О, Йенни… неужели же… если мужчина любит… неужели он не может забыть этого?

– Нет, может. Ведь ты потом так убедительно доказала, что хочешь быть его верной женой. Зимой ты работала, не жалея себя, и не жаловалась… А весною, когда он был болен, ты не спала по ночам и ухаживала за ним несколько недель подряд…

– Ну, это пустяки, – возразила Ческа живо. – Он был такой милый и терпеливый… да и его друзья приходили и помогали мне ухаживать за ним…

Йенни поцеловала Ческу в лоб.

– Знаешь, Йенни… ведь я не все рассказала тебе. Помнишь, ты как-то говорила, что у меня нет темперамента, что я только кокетничаю… Гуннар также не раз бранил меня за это… а фрекен Линде прямо-таки сказала однажды… что если раздразнишь мужчину… то он идет к другой…

Йенни вся застыла и замерла.

Ческа кивнула головой в подушки и проговорила тихо:

– Да, да… я спросила его о чем-то подобном… в то утро… Йенни онемела и лежала не шевелясь.

– Вот видишь ли, это так понятно, что он не может забыть этого… или простить. Но если бы он только отнесся ко мне хоть сколько-нибудь снисходительно… если бы он помнил, как безгранично глупа я тогда была и как дико я смотрела на все такое… Ну а потом… – она искала слов, – потом все между нами… нарушилось. Иногда мне даже кажется, что он просто не хочет дотрагиваться до меня… а если это и случается, то как будто вопреки его желанию, и потом он сердится и на себя, и на меня… А между тем я не раз старалась объяснить ему все… По правде сказать, я ничего не понимаю… Что же касается меня, то я ничего больше не имею против этого… Все, что только может доставить Леннарту удовольствие, кажется мне привлекательным. Он убежден, что для меня это жертва, но это вовсе не так… напротив. Господи, сколько слез я выплакала потихоньку в своей комнате! Ведь я знала, что он тоскует по мне… и я старалась даже соблазнять его, Йенни, насколько могла… но он отталкивал меня… А я так люблю его, Йенни… Скажи, неужели же нельзя любить мужчину так, как я люблю? Неужели же я не могу сказать по чистой совести, что люблю Леннарта?

– Можешь, Ческа.

– Если бы ты знала, в каком отчаянии я была! Разве я виновата, что я создана так?… И еще… каждый раз, когда бывала в обществе других художников, он приходил в ужасное настроение. Правда, он ничего не говорил, но я отлично понимала, что ему казалось, будто я кокетничаю с ними. Верно только то, что я бывала весела, но ведь весела-то я бывала потому, что, когда мы где-нибудь бывали, я освобождалась от разных неприятных домашних хлопот, мне не надо было мыть посуду или готовить ужин, или бояться, что что-нибудь выйдет невкусно, а Леннарт должен есть, и мы не можем выбрасывать добра… Знаешь, иногда я радовалась только тому, что мне не придется оставаться с Леннартом с глазу на глаз… а ведь я люблю его, и он любит меня, да, я знаю, что он любит меня. Когда я его спрашиваю, любит ли он меня, он отвечает: ты это сама знаешь, и при этом он так горько улыбается. Вся беда в том, что он не верит мне, потому что я не способна любить чувственно и в то же время кокетничаю… Раз как-то он сказал, что я не имею представления о том, что такое любовь, и что в этом, конечно, виноват он сам, так как он не сумел пробудить во мне истинного чувства, и что, наверное, явится другой… о, как я плакала!