наместника, за что и поплатился постом, был отправлен в почетную ссылку — послом в Китай. После снятия Толстикова Ленинград долго оставался без партийного хозяина, пока из Москвы не приехал кадровый распределитель Михаил Суслов и не “привел к присяге" Григория Романова, сломав иерархию и обойдя более вероятных кандидатов.

Романов старался никак не выделяться — жил в скромной квартире, где наша общая приятельница, обитая этажом выше, регулярно заливала его водой из-за неисправности водопровода. Когда он стал первым секретарем ленинградского обкома, к подъезду дома добавили мраморные ступени и протянули ковровую дорожку ровно до его этажа. На этом все видимые знаки привилегированного положения среди остальных жильцов окончились. Он запретил журналистам упоминать его имя в отчетах об официальных церемониях, в которых по долгу службы принимал участие. Такая скромность походила на дальновидность: Романов был лоялен к Брежневу, но являлся двойной креатурой — своего куратора Суслова и земляка Косыгина. Благодаря фамилии он был героем многих советских шуток. Один анекдот предсказывал, что именно ему предстоит восстановить на престоле 300-летний царский дом Романовых.

Однако менее всего можно было заподозрить в ленинградце Романове подобные реставрационные чаяния и ностальгические сентименты. Судя по жестким методам управления Ленинградом, он более подходил на роль брежневского наследника и сталинского реставратора. Его политическая позиция была близка андроповской, но кремлевская борьба за власть временно раскидала идейных единомышленников и потенциальных союзников в противоположные лагеря. Суслову и Косыгину удалось то, чего давно не наблюдалось в кадровой практике высшего партийного эшелона, — провести ленинградца Романова в равноправные члены Политбюро. Предшественник Романова, например, такой высокой чести удостоен не был, хотя очень мечтал об этом. Далее Суслов и Косыгин идут на слишком открытый шаг — подготавливают ленинградского протеже к будущему управлению государством.

Когда в ноябре 1978 года американская делегация во главе с сенатором Рибиковым прибыла в Москву, ее приняли в Кремле Косыгин и Романов — событие крайне необычное. Косыгин, конечно, иногда участвовал в международных делах — не только во внутренних экономических. Он ездил в Канаду, где на него бросился националистически настроенный эмигрант-венгр, встречался с Джонсоном в период некоторой напряженности в отношениях между США и Советским Союзом. Он ездил даже в Пекин, где в аэропорту провел несколько часов в беседе с Чжоу Эньлаем, чтобы разрешить пограничный конфликт и растопить враждебность в отношениях между странами. Но к середине 70-х годов Брежнев все это у него отобрал. Он сам любил высокое представительство: детант, поездки за границу, приемы гостей тешили его имперское тщеславие. И Косыгин, человек дельный и отнюдь не тщеславный, отказался с легкостью от зарубежных полномочий. Поэтому прием им американских сенаторов и участие в этом приеме Романова воспринимались событием чрезвычайным — попыткой престарелого премьера ввести в свою должность Романова при полном согласии на то и с санкцией Суслова, главного распорядителя кремлевских постов. К слову, американские сенаторы были поражены грубостью Романова, бесцеремонной резкостью, с которой он обрывал переводчика, хамской манерой разговора с Абрахамом Рибиковым и полным невежеством в иностранных делах. Однако он думал не об американских сенаторах, он старался — и, быть может, перестарался — выслужиться перед покровителем в этой своей первой международной встрече на столь высоком уровне.

Встреча с американской делегацией оказалось поворотной для карьеры Романова. Увы, в нежелательном для него направлении. Стало ясно, что высокие покровители метят его либо в премьер-министры — на место Косыгина, либо в Секретариат ЦК — на место Брежнева. Это было настолько очевидно, что западные журналисты начали писать о нем как о человеке, идущем на повышение и очень вероятном наследнике Брежнева. К тому же он и без неуклюжего эпизода с американскими сенаторами выводился как очевидный кандидат в преемники — путем исключения всех других кандидатов по возрасту, по национальности, по отсутствию высокого покровительства.

Здесь опять выходит на сцену наш герой, которого в тот, 1979 год вся западная пресса упорно считает “темной лошадкой“ в гонке за кремлевский престол. Сам он думает о себе совсем-совсем иначе, хотя пока что ограничивает свое участие в борьбе за власть стравливанием исподтишка противоположных группировок, дабы они поели друг друга. Узнав, в основном из иностранной прессы, о выборе Романова наследником, он забил тревогу. Ибо сам метил себя в наследники, хотя принадлежал в Политбюро по возрасту к старикам: “синдром старчества" проходил у него очень болезненно. Из-за абсолютной неуязвимости Романова в этом отношении Андропов преувеличивал права соперника на брежневское наследство. Он не мог с ним схватиться в прямом поединке, на уровне бюрократических интриг, ибо из-за работы в тайной полиции механически выбывал из кандидатов на верховный пост, в то время как Романова опекали наиболее влиятельные члены Политбюро. Он ненавидел также бесконечные шутки насчет причастности Романова к царскому дому Романовых: хоть и боковым путем, они тоже как бы подтверждали права лениградского секретаря на кремлевский престол. И он решил проиграть столь неуместную шутку в реальной судьбе соперника.

Дело в том, что дочь Григория Романова выходила замуж. (Авторы извиняются перед читателями за столь неуместное вторжение в сугубо личную, почти интимную жизнь ленинградского партийного секретаря, но мы принуждены следовать за нашим героем, который все свои операции по устранению политических конкурентов осуществлял как раз на бытовом, домашнем уровне. Интриги Андропова не подымались над тактикой бить противника “ниже пояса“, дискредитировать через родных и близких.) Естественно, она и предположить не могла, что председатель Комитета госбезопасности СССР примет такое горячее участие в этом сугубо семейном торжестве. Свадьбу устраивал не сам Романов (он был разведен с женой), а его охрана, целый отряд ленинградских кагэбэшников. Привыкший жить без помпы, Романов, придя к дочери на свадебный пир, неожиданно и с удивлением заметил на столах роскошный сервиз, который он, не будучи специалистом по фарфору, не сумел оценить по достоинству. Как человек в сущности невежественный, он не мог отличить фарфор, выпущенный пять лет назад на ленинградской фабрике, от фарфора, изготовленного 200 лет назад на Ее Величества Императорском фарфорном заводе в Петербурге. Тем более он не мог догадаться, что в изящном сервизе, расставленном на банкетных столах на свадьбе дочери, таится угроза его политической карьере.

Романов сел за стол, и празднество началось. Когда веселье было в полном разгаре и гости уже порядком подвыпили, один из кагэбэшных чинов, лично знакомый Романову, швырнул чашку об пол, подражая давно забытому, старинному русскому обычаю высказывать пожелания счастья молодым. К нему присоединились остальные гости, и вскоре пол усеяли осколками фарфора — к великому неудовольствию Романова, который, даже не предполагая, что это был