– Нас пытались убить темной магией.

– Нет. Это худдуви[37].

Я отложил трость и, восстановив в памяти правильную последовательность словоформул, расставив акценты и интонации, пропел заклинание, оканчивавшееся очень важной фразой на квохри:

– Папа Хогби, закрой врата!

Стуки в дверь прозекторской со стороны ледника и глухие стоны немедленно прекратились.

– А теперь идем!

Я почти бегом ринулся к главному входу и испугал вахтера до полусмерти, потребовав сказать мне, кто недавно проходил через его пост. Бедный бахон поклялся, что мы с Себастиной были последними, больше он никого не видел. Думая о том, что ему могли отвести глаза, я выскочил на улицу и свистнул временному шоферу, предоставленному салоном, в котором был куплен стимер.

– Монзеньор?

– Ты следил за входом? Кто-нибудь входил или выходил?

– Э… нет, монзеньор!

– Черт побери. – Я бросился обратно, узнал у вахтера, где расположен черный вход, и направился туда, уже зарядив револьвер патронами с «Улыбкой Дракона» и черной ртутью.

Вырвавшись на маленький задний двор, я не заметил ничего более примечательного, чем старая помойка и… незакрытые кованые ворота, ведшие на улицу. Одна из створок была прикрыта наполовину, а вторая открыта настежь.

– Себастина, видишь ту дверь? Скорее всего, это помещение сторожа.

– Поняла.

Она ринулась вперед, сорвала дверь с петель и ворвалась внутрь.

– Мертвое тело, хозяин. Ему сломали шею.

Спустя час я все еще наполовину проходил допрос, наполовину раздавал указания следователям-керубимам. Получилось, что я был единственным свидетелем и по совместительству старшим по званию среди присутствовавших служителей закона. Ложь придумалась по ходу дела, что было несложно: торговля телами и внутренними органами. Это показалось мне единственным объяснением, которое могло хоть как-то сойти за правду.

– Так, все, я должен рапорт писать, а вы делайте свою работу, зеньоры следователи!

Из черной кареты, подкатившей к оцеплению, показались двое – белые шерхарры с сабельными клыками, которые на самом деле звались не шерхаррами, а викарнами. Настоящие следователи тайной службы Арбализеи.

– Уходим, – прошептал я Себастине.

Солнце поднималось в зенит, жара, волной затапливавшая улицы Арадона, совсем скоро погрузит город в послеобеденную дрему. Приближалась сиеста, а я садился в раскаленный душный салон стимера и думал лишь о том, что теперь мне совершенно точно следовало выкроить время и сходить на представление «Цирка Барона Шелебы».

В баре царил полумрак. Окна закрывали старинные тяжелые жалюзи, набранные из планок темного дерева, двери были открыты настежь, но свет не проникал внутрь, потому что солнце уже переползло на другую сторону и теперь выход на улицу был в тени. Бармен доверительно дремал за стойкой, подперев щеку широкой ладонью. Мухи сонно жужжали вокруг старинной свечной люстры, им тоже было жарко. В целом местечко казалось неплохим, но…

– Благородному тану не пристало тратить время в заведениях столь низкого уровня, хозяин.

– Пока мы не дома, называй меня «господин» или «монзеньор», Аделина.

– Простите, господин.

Я сделал глоток из кружки. С настенной иконы смотрел какой-то святой из культа Все-Отца, кажется, Притозо, защитник пьяниц. Представьте себе, есть и такой, оберегает несчастных выпивох, чтобы они не замерзли ночью, заснув на улице, и не ломали шеи, спьяну спотыкаясь. Это показалось примечательным, потому что Арбализея была религиозной страной, но последователей культа Все-Отца в ней насчитывалось немного – зильбетантизм был силен и агрессивен.

– Сиеста почти закончилась, господин, мы можем выйти.

– Хм, я думаю вот о чем, Аделина, мы должны навестить ту, что лишила де Барбасско жизни, Валери де Тароска. И было бы неплохо изучить останки тана эл’Тильбора, но в документах не сказано, где они. В них даже не сказано, как он умер, черт подери. Мы напали на след с этими мертвецами. Если это Адалинда убила де Барбасско и эл’Тильбора, нам необходимо найти мотив, способ и доказательства ее связи с темными искусствами. Оккультизм сам по себе не приветствуется в Арбализее, но он не противозаконен. Если она владеет чем-то серьезным и если появятся неоспоримые доказательства, церковь сожрет бруху живьем, и король ее не спасет, а если попытается – сожрут и его.

– Великий теогонист посмеет поднять руку на монарха? Как дико.

– Вот что бывает, когда в стране отсутствует единство власти… Вспомнилось, что у нас есть и другое дельце сегодня. – Я поднялся, надевая шляпу. – Сударь, время!

Дремавший в углу шофер вздрогнул и неловко заторопился к дверям. Себастина выложила на стойку несколько кахесс, и мы покинули бар.

Отправляясь в Арбализею, я заблаговременно озаботился созданием готовой агентурной сети. Было ясно, что, зная о чужих агентах, коим будет дозволено орудовать в его владениях, Хайрам эл’Рай бросит все силы своей службы, чтобы установить контроль над мескийскими соглядатаями. Фактически информация – это главная ценность, за которую ведется война разведок, и хороший шпион всегда об этом помнит. Всех моих агентов старик эл’Рай не нашел, но он изъял множество звеньев из длинной цепи, многие шептуны оказались бесполезны, а поэтому я обратился к эл’Ча. Тот задействовал свои связи, более старые и скрытые.

Как бы то ни было, оставалось искренне радоваться, что кроме банды подкормленных кавандеро[38] эл’Ча оставил мне в помощь еще одного весьма полезного индивида. Как следовало из бумаг, Жан-Батист Лакроэн, урожденный гражданин Республики Картонес, был завербован винтеррейкской разведкой более пяти лет назад, а последние полтора года служил и Мескии, являясь двойным агентом. По заданию Винтеррейка этот картонесец уже некоторое время жил и работал в Арадоне под своим обычным прикрытием.

Жан-Батист Лакроэн принадлежал к немногочисленным счастливцам от мира чародеев-художников, которым удалось получить признание при жизни. Более того, довольно рано. Талантливый пейзажист, маринист, баталист, мастер натюрмортов, анимализма и каприччо, он в первую очередь прославился своими портретами и полотнами, выполненными в аллегорическом жанре. Работы Лакроэна желали заполучить многие состоятельные коллекционеры, ему готовы были предоставить место при многих дворах мира, его ценили, его желали, он был востребован, но при всем при этом ухитрялся вечно жить в долгах. А все по причине стиля существования, избранного гением. Жан-Батист Лакроэн не мог и не хотел жить без алкоголя, наркотиков и беспорядочных любовных связей.