К слову, если уже мы упомянули фатализм певца Морфесси, то не будет лишним привести его рассказ о том, что в Ярославле можно было погибнуть где угодно. В разгар боев он со своим коллегой пошел «гулять» по находящимся под диким обстрелом улицам: «С час мы скитались по городу, вернее, по его развалинам. С отвратительным металлическим визгом проносились над нашими головами снаряды. В этих нестерпимо нарастающих звуках были и тоска, и угроза, и еще что-то, чего не выразишь словами… А вернувшись в „Бристоль“, мы увидели нечто чудовищное: в наше отсутствие тяжелый большевистский снаряд буквально разворотил в щепы зал, где мы только чудом не музицировали сегодня. Вместо рояля – груда обломков. Такую же груду костей и мяса представляли бы и мы, оставайся мы здесь и не вытяни меня на улицу какая-то неведомая сила».

Последние дни с трудом державшегося Ярославля были ужасны. Очевидец вспоминал: «С этого момента в передышки боя по улицам стали двигаться сотни погорельцев, торопливо старавшихся спрятаться куда-нибудь, иные в слезах, что потеряли все свое имущество, другие в неизвестности, что делается с их близкими, и почти большинство с отупелыми, испуганными лицами, не сознающими, что кругом творится и куда они бегут». Описывавший события тех дней простой ярославец Божевиков передает отчаяние людей, которые буквально не знали, что им делать: «К концу мятежа загорелись дома напротив церкви Никиты Мученика. Огонь сильно пылал и перебрасывался на другие дома, жители выбегали и вытаскивали с собой что могли. Но это было не то, что происходило в самые первые дни. Когда был самый большой пожар рабочих районов, тогда был не пожар, а АД кромешный. Тогда ничего никто не помнил, тащился туда, куда шли все, а это было не то. А уже те пострадавшие, которые пострадали раньше, смотрели и говорили, вот здесь горит так огонь, то так и полыхает, а вот когда мы горели, тот же огонь, а дым, что даже идти нельзя было… загорелся Корниловский Валяно-Шубный завод. В полдень, не помню которого числа, поднялась опять стрельба. Загорелось владение Корнилова, во всех складах полно было нагружено валяной обуви и шуб, и в доме было полно всяких домашних вещей, мебели. Когда загорались склады с товаром, приказчики Корнилова не отпирали складов, хотя люди хотели что-нибудь спасти, чем без всякой пользы погибать добру. Когда раз огонь обнял все склады, тогда только были открыты склады, но подойти к ним было очень трудно, потому что уже от загоревшейся шерсти и овчины пошел такой удушливый смрад, дым, что даже на дальнем расстоянии дышать трудно было».

В то же самое время находившийся на другой стороне реки Которосль комиссар Петровичев едва ли не меланхолично наблюдал за чудовищного размера пламенем. Он писал: «В Ярославль рано ли мы приехали, я не помню, но была уже ночь – облака в нескольких местах окутывали горизонт. Остановились мы у клуба 3-й Интернационал. Московское шоссе освещалось заревом пожаров, горевших Спасского монастыря, дома Сочина (угол Московского шоссе и Малой Пролетарской) и справа Лицей». И далее: «Расставшись с Чесноковым, посмотрел еще раз пожар и на город. На Туговой горе ухало орудие, посылавшее в город снаряды. Ночь была тихая, отсутствие паровозных свистков и суетливой толкотни на шоссе и у вокзала придавало еще больше тишины. Эхо от выстрелов орудий, ничем не заглушаемое, разносилось далеко по окрестности». Неудивительно, что при вступлении в уничтоженный до основания город ужас испытывали только рядовые красноармейцы. Их командиры лишь отмечали следы бушевавшего почти две недели безумного пламени: «Проезжая по Октябрьской улице, видим, пожаром освобождена громадная площадь от деревянных строений, а стояли каменные дома, без рам, стекол, даже крыш. Провода все порваны, столбы где выворочены, где стоят покривившись, во многих местах мостовая перекопана канавами. Рельсы трамвая изогнуты».

Несмотря на то что большая часть нашей книги посвящена боевым действиям в Ярославле и его пригородах (их подготовке, осуществлению и последствиям), нельзя забывать, что все-таки главными действующими лицами ярославской трагедии были вовсе не повстанцы и не сражавшиеся против них красные части, а десятки тысяч рядовых горожан, которые в одночасье стали заложниками. История повседневной жизни восставшего города еще ждет своего исследователя, тем более что первопроходцы уже заложили для этого фундамент. Например, братья Шевяковы описывали судьбу семьи архитектора Трубникова, столкнувшейся со всеми невзгодами, которые только можно было пережить в городе, ставшем зоной боевых действий. В статье «Переправа» рассказывается: «Служащие ярославского квартирного отдела – архитектор Трубников, инженеры Деханов, Михайлов, чиновники Поляков, Путиловский, Даниловский и их семьи, в числе которых было двенадцать женщин и детей, еще днем 8 июля покинули свои дома, загоревшиеся при обстреле советской артиллерией церкви Николы Мокрого. От снарядов и пуль все они укрылись сначала в военном манеже. Вскоре манеж был атакован красной пехотой. Вошедшие в манеж три красноармейца предложили собравшимся там погорельцам “уходить куда-нибудь…”. Семьи Дехановых и Михайловых попытались перебежать сто метров сада, чтобы укрыться в каменном здании местного военного лазарета. Во время перебежки была убита пулей жена Михайлова. Пятеро детей потеряли горячо любимую мать. Вернувшиеся в манеж люди ночь с 8 на 9 июля провели в трудной борьбе с огнем, распространявшимся в помещении». Днем 9 июля здание манежа, вновь оказавшегося в эпицентре ожесточенного боя, было атаковано. На этот раз в наступление перешли белые части. Боевой отряд восставших настоятельно предложил укрывавшимся семьям «выходить из манежа». Когда было оставлено хоть какое-то более-менее надежное укрытие, нескольким семьям пришлось ночевать прямо посреди пылающих городских кварталов. После этого было решено покинуть Ярославль. Позже П. Трубников писал: «10 июля решили выйти из города. По прибытии на Волгу оказалось, что нет возможности переправиться на другой берег, так как перевоз сильно обстреливался из орудий и пулеметов, поставленных в Коровниках и у железнодорожного моста через Волгу». Переночевав на берегу реки, почти все мужчины вернулись в горящие кварталы. Помощник коменданта Волги штабс-капитан Ольшановский на переправочные средства пропускал только женщин, детей и стариков. Мужчины от 17 до 43 лет, согласно приказу штаба Северной Добровольческой армии, должны были остаться, чтобы составить резерв для пополнения таявших с каждым днем повстанческих рядов. Братья Шевяковы отмечали: «Несмотря на все препятствия, супруги Дехановы сумели все же переправиться в Тверицы вместе с двумя детьми из осиротевшей семьи Михайловых. И таких было немало. На лодки и баржи их загоняло отчаяние, смешанное с робкой надеждой на спасение. Менее удачливые остались на городском берегу среди огня, под градом пуль и осколков. В их числе оказались семьи Трубникова, Путиловского, Полякова и трое детей Михайлова, оставшихся на руках прислуги».

По большому счету в июльские дни 1918 года история каждой оставшейся в городе семьи стала отдельной трагедией. В рамках этой книги мы только попытаемся наметить контуром то, как жилось мирному населению в неуклонно уничтожаемом Ярославле. Как уже отмечалось выше, в рассказе о судьбе семьи архитектора Трубникова, день 10 июля стал переломным в жизни многих горожан. Именно тогда стало предельно ясно, что смерть может войти в каждый дом, а потому общего военного командования для наведения порядка в Ярославле явно недостаточно. По этой причине было решено создать специальные квартальные комитеты, объединенные в общегородскую самооборону, которые как раз и должны были заниматься наведением порядка в городе и решением проблем простых горожан. Приказом помощника главнокомандующего по гражданской части Александра Кизнера руководителем ярославской городской самообороны был назначен генерал Петр Карпов. Судьбой этого в высшей мере интересного персонажа занимался В. Мясников, тем самым пролив свет на некоторые детали биографии генерала. Петр Петрович Карпов родился в 1866 году. Ступени службы: вольноопределяющийся Невского полка, Московское пехотное юнкерское училище, подпоручик в Волховском полку. Затем Тамбовская бригада, подполковник и старший адъютант штаба Московского военного округа. Командир 11-го Остроленского полка, в начале Первой мировой войны командует 183-м Пултуским полком. Не раз он выбирался председателем суда чести для обер-офицеров. Служил ревностно: из отпуска возвращался, как правило, дней на пять-шесть раньше срока. Но при этом всем среди сослуживцев слыл сибаритом. Например, во время войны в штабе у Брусилова прекрасно знали о генеральской слабости. Обычно первую рюмку «Смирновской» водки Карпов закусывал черной икрой на теплом калаче. Под вторую тоже требовал опять же теплый калач, но уже с красной икрой. Третья шла под огурчики, которые должны быть непременно мелкими. Икорка, «Смирновская» и хрустящие огурчики, согласитесь, – привычки для человека, находящегося на фронте не самые аскетичные. Если же говорить о Ярославле и Ярославской губернии, то здесь у генерала были свои собственные, так сказать, меркантильные интересы. Близ станции Шестихино он приобрел себе имение, а еще одно – в Романовско-Борисоглебском уезде (близ нынешнего города Тутаева), был женат второй раз на немке – Лилии Леопольдовне Редхлих – и вел жизнь на достаточно широкую ногу. «Скромный служака» – это было явно не про генерала Карпова. После Февральской революции, будучи отставленным из армии, он перебрался в Ярославль, где приобрел жилье в доме почетного гражданина Гороховникова на Дворянской улице, которая единственная в городе отличалась безукоризненным асфальтовым покрытием (во многом не столько благодаря городским властям, сколько усилиям руководства располагавшейся здесь табачной фабрики Дунаева). Вопреки сведениям, приводимым в некоторых изданиях, Петр Карпов никогда не состоял в тайных офицерских организациях, в «Союзе спасения» в частности. Он вообще мало интересовался политикой, предпочитая проводить свободное время в номерах Кокуевской гостиницы, где водил тесное знакомство с представителями новой, советской власти: Большаковым, Доброхотовым и другими. О готовящемся вооруженном выступлении даже не подозревал. «Мятеж» для него, как и для многих других, стал неожиданным «сюрпризом».