– Я помню. И что из того?

Он мрачно усмехнулся:

– На первой стадии субъект может вспомнить все, что с ним произошло на протяжении всей жизни. Над сознанием доминирует подсознание, а оно никогда ничего не забывает. Правильно?

– Так нас учили!

Он наклонился вперед:

– На второй стадии, при летаргии, согласно моей теории, он может вспомнить все, что случилось с ним во время других воплощений. Он вспоминает будущее!

– Да? Тогда почему этим никто не занимается?

– Подопытный все помнит, пока спит, но, просыпаясь, забывает – вот почему. Но я убежден, что после соответствующей тренировки можно научиться помнить сны.

– И вы собираетесь попробовать?

– Не я. Я слишком слабо разбираюсь в финансах. Я не знаю, как интерпретировать свои воспоминания.

– Кто тогда?

– Ты! – Он ткнул в меня длинным указательным пальцем.

Я задумался.

– Я? Ну, нет! Никаких шансов!

– Джек, – ворчливо продолжал он, – ты же изучал гипноз на моем курсе? Неужели ты не понимаешь, что это совершенно безопасно? Ты-то должен знать, что идея о подчинении одного разума другому – сущая чепуха. Ты ведь знаешь, что решающую роль здесь играет самогипноз, и невозможно загипнотизировать человека против его воли. Чего ты боишься?

– Я… – Я не знал, что ответить. – Я не боюсь, – нахмурившись, пробормотал я. – Просто мне это все не нравится.

– Ты боишься!

– Нет!

– Боишься! – возбужденно пробормотал старик.

В этот момент в коридоре послышались шаги Ивонны. Глаза профессора сверкали, в их выражении промелькнула тень коварства.

– Не люблю трусов, – прошептал он, а потом заговорил много громче: – Ивонна!

Девушка вошла и мигом оценила состояние отца.

– Ох! – нахмурилась она. – Разве можно принимать так близко к сердцу все эти теории?

– Теории? – завизжал профессор. – Да! У меня есть теория, что когда идешь по тротуару, то на самом деле стоишь на месте, а тротуар движется в обратном направлении. Нет… Но если так, то тротуар разорвется, если два человека пойдут навстречу друг другу… или, может быть, он эластичный. Ну, конечно, эластичный! Вот почему последняя миля всегда самая длинная! Она растянута!

Ивонна увела профессора в постель.

В итоге, он меня уговорил. Не знаю, что тут сыграло решающую роль: моя доверчивость или темные печальные глаза Ивонны. Я наполовину поверил профессору, когда на следующий день он привел другой аргумент, стал угрожать, что запретит Ивонне встречаться со мной. Она не посмела бы ослушаться, даже если бы это разбило ее сердце. Ивонна родилась в Новом Орлеане, и в ее жилах текла кровь креолов.

Не стану рассказывать о трудности тренировочного курса. Необходимо было овладеть самогипнозом, и, как при любом обучении, знания и умения приобретались довольно медленно. В отличие от существующего мнения, у слабоумных и людей с низким интеллектом развить их невозможно. Самогипноз требовал глубокой сосредоточенности. Главное тут умение сконцентрироваться. Я имею в виду не гипнотизера.

Речь идет о субъекте воздействия. Роль гипнотизера тут легче легкого. Он лишь должен дать необходимую установку, прошептав: «Спать… спать… спать…». И даже это необязательно, если как следует разобраться в методике этого фокуса.

Я пытался освоить эту науку почти каждый вечер, тренируясь в течение получаса и более. Это было весьма утомительное занятие. Раз десять, дойдя до полного отупения, я клялся не участвовать больше в этом фарсе. Но всякий раз, полчаса промучившись с де Неантом, я возвращался к Ивонне и раздражение исчезало. Подозреваю, старик нарочно оставлял нас после занятий наедине, вознаграждая меня таким образом за тяжкий труд, и могу поспорить, что мы проводили время много интереснее, чем он.

Но постепенно шаг за шагом я учился. По прошествии трех недель утомительных упражнений настал момент, когда я смог погрузиться в состояние легкого сомнамбулизма. Я помню, как блеск дешевого камня в кольце профессора де Неанта вдруг стал усиливаться, пока не залил весь мир вокруг ослепительным светом. Я помню его голос, невнятный, словно всплески речных волн в тихую погоду. Я помню все, что он говорил в эти минуты. Он постоянно спрашивал меня:

– Ты спишь?

– Да, – автоматически отвечал я.

К концу ноября мы овладели второй стадией летаргией, а потом… не знаю почему, но меня неожиданно охватил безумный энтузиазм. Я забросил дела. Мне стало невыносимо скучно видеть унылые лица клиентов, акции которых, купленные до кризиса, сейчас обесценились наполовину и более… и объяснять, почему это случилось. Спустя некоторое время я стал заглядывать к профессору днем, и мы, как пара сумасшедших, снова и снова повторяли безумные эксперименты.

Ивонна лишь отчасти была посвящена в наши планы. Во время опытов ее никогда не было в комнате, она знала лишь то, что мы проводим какие-то опыты, которые могут помочь нам вернуть потерянные деньги. Не уверен, что она в них верила, но поддерживала отца.

В первых числах декабря у меня появились первые воспоминания. Тусклые и бесформенные – смутные ощущения, которые я никак не смог бы описать словами. Я попытался описать их де Неанту, но безуспешно.

– Общие ощущения, – начал я. – Нет… не совсем так… скорее, ощущение спиральности… Нет, не так… Замкнутый круг… Не могу описать… Не могу вспомнить. Воспоминания ускользают.

Профессор торжествовал.

– Дело стронулось с мертвой точки! – прошептал он – его седая борода стояла торчком, а глаза сверкали. – Ты начал вспоминать!

– Но что толку от таких воспоминаний?

– Терпение! Со временем воспоминания станут четче. Конечно, не все из того, что ты вспомнишь, нам пригодится. Хотя во всех многочисленных вечностях этого круга между прошлым и будущим ты не всегда будешь Джеком Андерсом – торговцем ценными бумагами. Могут всплыть фрагментарные воспоминания – память из тех времен, когда ты как личность существовал лишь частично, то есть, когда по теории вероятностей появлялось существо, состоящее не только из Джека Андерса. Так непременно случится среди бесконечных миров, которые возникают, развиваются и умирают в водовороте вечности. Но при этом где-то когда-то из тех же атомов при тех же обстоятельствах должен появиться ты. Ты – это та самая черная песчинка среди триллионов белых, а так как время бесконечно, тебя уже вытягивали… и много-много раз.

– Вы полагаете, что человек на Земле живет дважды? – прервал я его. – Реинкарнация, как в буддизме?

Профессор презрительно рассмеялся:

– Возраст Земли что-то между одним или тремя миллиардами лет. Что это значит по сравнению с вечностью?

– Ничего… Пшик. Ноль.

– Именно! И тот же ноль представляет собой вероятность повторного появления из тех же атомов того же человека за один планетарный цикл развития. Но я уже говорил, что триллионы или триллионы триллионов лет назад уже была другая Земля, другой Джек Андерс и, – в его голосе послышались жалобные нотки, – другой кризис, разоривший Джека Андерса и старого де Неанта. Именно этот фрагмент ты и обязан вспомнить находясь в летаргическом сне.