– Прошу вас, поговорим о чем-нибудь другом, а то я сейчас с ума сойду.

– Вы правы, – сказал Давид. – В любом случае мне надо идти работать.

– Ах да… Книга… Не понимаю, как вам еще удается писать…

Давид направился в сторону коридора. Он слегка прихрамывал.

– Останьтесь ненадолго, – попросила его Эмма дрожащим голосом.

– Мне еще нужно пять страниц написать, сложно будет, – прошептал он. – Я ужасно устал. Вы не хотите спать?

Она грызла ногти:

– В отличие от вашей жены, я не смогу уснуть. Особенно в комнате с… с Gerippe[24], которые видно из окна. Просто отвратительно…

– Это единственная свободная комната, извините…

– Я… я предпочитаю тут подождать, у огня. Не знаю, как вы можете оставаться таким… позитивным. Я… я…

– «В ужасе», вы хотите сказать…

Она вздрогнула:

– Прошу вас… Останьтесь… Давайте просто поговорим о чем-нибудь… Только не о том, что происходит снаружи… Мне нужно… Не знаю… Мне будет лучше, если мы поговорим…

– Просто я…

В свете огня из камина левая половина лица Эммы казалась красной, правая же оставалась в тени. Добро и Зло.

– Артур сказал мне, что вы… писатель?

Давид подошел к ней поближе. Эмма внимательно рассматривала его. Чуть отодвинулась в сторону, чтобы он сел. Но Давид остался стоять, оперевшись на спинку кресла.

– Писатель, писатель… Пишу роман, скажем так.

– Значит, так и правда бывает. Писатель… поселяется в жутком месте, чтобы найти вдохновение.

– Вдохновение… Должен признаться, что наша ситуация особенная… Но долго объяснять сегодня некогда. А теперь, если позволите…

Расстроенная, она кивнула. Теперь из кухни за ними наблюдала Аделина, она смотрела поверх барной стойки, на которой стояли фаянсовые кувшины.

– Я вас не сумела заинтересовать, – снова заговорила Эмма.

– Дело совсем не в этом, просто…

– У вас жизнь точно намного интереснее, чем у меня.

– Почему вы…

– Мое существование ужасно скучное. Я, наверное, произвожу впечатление синего чулка.

– Вы никогда не даете людям договорить?

– У меня такая профессия. Чем меньше вы даете клиенту возможности что-то сказать, тем больше прода…

– Мои клиенты говорят редко, – в свою очередь прервал ее Давид.

– Чем вы занимаетесь?

– Я танатопрактик…

– Кто?! – удивилась Эмма.

– Как бы вам объяснить… Я… я привожу в порядок людей, когда они уже умерли, чтобы их можно было показать близким до погребения.

– Нет! Поверить не могу! Никогда бы не подумала!

– Отчего же?

Она неуклюже пожала костлявыми плечами, отчего вдруг показалась Давиду сбрендившей марионеткой. На фоне худых плеч шея Эммы выглядела прямо-таки толстой, отчего фигурой женщина очень напоминала слепленного каким-нибудь ребенком из пластилина человечка, из тех, которым приделывают голову к телу, приплюснув ее кулаком.

– Я… не знаю. Вы такой молодой, симпатичный… что больше похожи на сумрачного романиста, чем на бальзамировщика… У вас, наверное, скопилась куча Anekdoten. Например, об оживающих мертвецах, пока вы их режете. Или… Ну не знаю. Расскажите!

– Простите, но…

– Хотя бы одну историю!

Давид вежливо улыбнулся. Ему совсем не нравилось то, что Эмма навязывает ему такую интимную манеру разговора.

– Нет-нет… В этом нет ничего смешного.

– Я не это имела в виду… Пожалуйста, побудьте со мной еще немного. Я вас и правда совершенно не интересую? Но ведь вы ради меня рисковали своей жизнью, хотя мы не были даже знакомы. А теперь у вас есть шанс узнать меня, а вы сбегаете! Почему?

– Но… я не рисковал своей жизнью ради вас!

– Рисковали! Вы попытались добраться до моей машины, чтобы…

– Да нет же! Я просто хотел понять, что произошло!

– Сигарета… Мне правда нужно покурить… Тут никто не курит?

Давид удалился в темноту, ничего ей не ответив.

– Если я испугаюсь, я знаю, где вас искать, – добавила она ему вслед чуть громче, чем было необходимо. – В Labor, кажется?

Аделина из кухни испепелила ее взглядом.

Давид, обернувшись, приложил указательный палец к губам.

– Тсс, вы всех перебудите. Да, я работаю в лаборатории. Но пожалуйста, постарайтесь не входить, когда я пишу… Даже Кэти так не делает.

Он услышал, как Эмма что-то пробормотала себе под нос, но не обратил на это внимания. Мыслями он уже был далеко. Очень далеко.

Черная машинка «Rheinmetall» в тусклом свете лампочки. Прямо перед ней – сиденье из потрепанной кожи. Вокруг светятся зеленым Hydrotaea pilipes и другие крылатые товарищи. Широкое окно, выходящее на южную сторону, на заднем плане – острые зубцы деревьев. Эта комната походила на зал для приведения в исполнение смертного приговора. В центре – электрический стул. Повсюду со стен смотрят наблюдатели. Гудит звонкая тишина. А сам он – приговоренный к смерти.

В общем, Давиду такая картина нравилась.

Давид закрыл дверь, устроился за столом, выпил залпом стакан виски, налил себе еще… В коридоре послышался скрип. Видимо, Эмма или Аделина решили наконец пойти лечь спать.

Он спокойно дождался, пока алкоголь начнет действовать. Поставил CD и включил звук на полную мощность. «Девушка и смерть». Начало квартета каждый раз пронзало все его существо.

Мурашки по коже… Напряженные руки… Пальцы ударяют по буквам…

Мужчина и пишущая машинка. Время для бессознательного. Мозг работает не менее чем на семьдесят процентов… Лисица, притаившаяся в глубине курятника.

Вперед… Рубленые фразы, истерзанные буквы. Стиль мясника, стих поэта. Когда он писал, то думал лишь о темной стороне жизни. Об ужасе, готовом прорваться сквозь яд его строчек.

Это лесное безмолвие… Эти события… Он дрожал от волнения…

И ураган.

На страницах его романа… Поток слов… Марион вырывается из когтей Палача. Из трубы шале идет дым. Она проникает в дом, прерывисто дышит… Зовет на помощь… Никого… Пустая кухня, пустая гостиная. В спальне на кровати разбросаны порножурналы, наручники, веревки в засохшей крови. Это его дом! Того, кто только что убил ее мужа выстрелом в голову! Что с ее ребенком? Что случилось с ее девочкой? Как она могла бросить их? «Трусиха! Чертова предательница!» – проклинает она себя. Она падает, поднимается. Бежать, бежать… Хлопает входная дверь… Она в ловушке. Тяжелые шаги. Пол тихо скрипит, как будто убийца замедлил шаг. Шум усиливается. Палач приближается. Она хочет умереть. Пусть он убьет ее! Ее пронзила боль. «Нет! Не кричать! Не кричать!» Она прячется под кровать. Мышцы ее горят.