Здесь мы вплотную подошли к событию не только наиболее известному в длинной череде боярских заговоров и измен эпохи Ивана IV, но едва ли не самому мерзкому в отечественной истории, сравнимому, пожалуй, лишь с действиями генерала Власова. Весной 1564 г. на сторону противника перешел главный государев наместник в Ливонии – князь Андрей Курбский. О том, как низко пал герой взятия Казани, свидетельствует уже то, что бегство его произошло совсем не так ярко, дерзко, гневно, на глазах у всего войска, как попытался сделать некогда под Оршей гордый шляхтич Михаил Глинский. Курбский бежал именно как предатель, как клятвопреступник – в страхе, тайно, под стыдливым покровом темной ночи.

Стараясь возможно более романтично и трогательно передать этот момент – когда, поцеловав в последний раз жену и маленького сына, князь перемахнул (при помощи слуг) через высокую городскую стену Юрьева (Тарту), туда, «где его уже ждали оседланные лошади»… Эдвард Радзинский говорит, что решился на это бегство Андрей Михайлович исключительно ради спасения собственной жизни, устрашившись вестей из Москвы, где, по словам автора, «споро работали топор и плаха»… Между тем историей зафиксировано: «на родине Курбский до последнего дня не подвергался прямым преследованиям» . Напротив, именно царь сам назначил его весной прошлого, 1563 г., своим главным наместником в Ливонии – сразу по окончании Полоцкого похода. И, кстати, вельможный князь был очень недоволен этим назначением: после тяжелого похода ему хотелось отдохнуть, а Иван определил на сборы только месяц…

Страх, принудивший «дородного князя», как заурядного авантюриста, цепляясь за веревку, карабкаться через высокую крепостную стену средневекового города, страх, заставивший его бросить семью, огромные родовые имения и, главное, огромную власть, был совсем иного рода – это был «страх разоблачения» . Но и о нем тоже умолчал наш неугомонный исследователь исторических загадок всех времен и народов. И это понятно. Ведь расскажи он, хотя бы вкратце, о реальных предпосылках и обстоятельствах бегства Андрея Курбского, равно как и о его дальнейшей жизни в Польско-Литовском государстве, – и сильно, очень сильно поблек бы столь любовно выписанный автором портрет «первого правозащитника». Портрет князя Курбского, в громком споре которого с Иваном Грозным г-н Радзинский увидел «первую русскую полемику о свободе, о власти, о всеобщем холопстве на Руси». (Мысль, кстати, далеко не новая. Еще Н.А. Добролюбов считал Курбского первым русским либералом, чьи сочинения написаны были «отчасти уже под влиянием западных идей» и которыми Россия «отпраздновала начало своего избавления от восточного застоя» .)

Что же, общеизвестно: Курбский «принадлежал к числу образованнейших людей своего времени», не уступая в начитанности самому Грозному царю. «Именно эта одинаковая начитанность, одинаковая страсть к книгам служила прежде самою сильною связью между ними». Она же дала возможность и их заочному диалогу-спору. «Курбский не хотел отъехать молча, молча расстаться с Иоанном: он вызвал его на словесный поединок. Началась драгоценная для историков переписка, ибо в ней высказались не только личные… отношения противников, в ней… вскрылась историческая связь явлений» . Впервые детально (и наиболее объективно) проанализировал эту переписку замечательный русский историк С.М. Соловьев. Скрупулезно, шаг за шагом, аргумент за аргументом, рассматривая страстные, во многом предвзятые обвинения, выдвигаемые царю Курбским, и глубоко обоснованные (хотя и не менее страстные) ответы на них самого Ивана, историк прежде всего пришел к выводу о том, что критик царя выступал отнюдь не «сторонником прогресса», а, напротив, старых «родовых отношений» времен удельной раздробленности. Подлинным «православным царством» являлось для Курбского лишь то, где царь правит вместе со своей знатью. Грозный ушел от этого «идеала», став править самодержавно, и именно это главное, что не мог простить своему бывшему другу «потомок князей ярославских и смоленских… падших жертвами Иоанна IV, отца его и деда», писал С.М. Соловьев. За подробностями этого интереснейшего анализа пусть внимательный читатель сам обратится к его фундаментальной «Истории России» (книга III, М., 1960. С. 536—550). Здесь же нам хочется подчеркнуть основное.

С лютой ненавистью обличая самодержавные устремления царя, его упорные попытки, отстранив от управления боярство, создать такой сильный, централизованный механизм власти, который защищал бы главные интересы всего населения страны, а не только отдельных сословий, Курбский и впрямь на западный (конкретно – на польский) манер отстаивал права – исключительные права на власть только для аристократии, только для избранного круга лиц, именуемых «мудрыми советниками», и которым обязан подчиняться сам государь. Никакого долга, никакого служения общегосударственным задачам, полное и неоспоримое право «отъезда» (т.е. ухода) к другому правителю – лишь такая свобода, и опять-таки только для знати (но никак – упаси бог! – не для холопов), устраивала вельможного князя. Действительно, либерал!…

Однако еще лучше, чем послания, наполненные критикой злоупотреблений Грозного царя, говорят о политических убеждениях и нравственных ценностях Курбского его собственные «деяния», многие из которых в популярной литературе вспоминаются не так часто, как «зверства» Ивана IV. Так что пусть читатель простит нам это пространное отступление…

Гордому отпрыску древнего рода князей Ярославских – представителей старшей ветви Рюриковичей, Андрею Михайловичу Курбскому было 36 лет, когда он будто бы совершенно неожиданно решил покинуть Отечество. Но подлинные исторические документы неопровержимо свидетельствуют: бежать из Русского государства князь Курбский задумал еще минимум за полтора года до означенного времени – очевидно, как раз тогда, когда Грозный все сильнее стал ограничивать привилегии княжеско-боярских верхов. Курбский, как мы говорили выше, был однозначно против таких действий царя. Это, в конечном итоге, и привело к их разрыву, сделав двух давних друзей самыми непримиримыми врагами. Осознав, что, невзирая на высокое положение, он уже не может ни переубедить Ивана, ни противостоять ему, князь решил зло отомстить Грозному за поруганную боярскую честь. Он все хорошо продумал…

Хотя до сих пор окончательно не выяснено, кто сделал непосредственно самый первый шаг, кто отправил первое письмо, факт остается фактом: командующий русскими войсками в Ливонии князь Курбский долгое время лично вел тайную переписку с противником Руси – королем Сигизмундом-Августом, тщательно оговаривая условия своего перехода на его сторону. Сначала Андреем Михайловичем были получены так называемые «закрытые листы», т.е. секретные письма (правда, без соответствующих печатей) от самого короля, гетмана Н. Радзивилла и подканцлера литовского Е. Воловича. Все трое приглашали Курбского оставить Московию и переехать в Литву. Когда же князь дал свое согласие, королем и гетманом были отправлены ему в Юрьев (Дерпт, Тарту) уже «открытые листы» – официально заверенные грамоты с печатями, содержавшие приглашение приехать и обещание «королевскую ласку» (милость) вместе с солидным вознаграждением . Только после этого двукратного приглашения князь и совершил свой знаменитый побег, явившись в Литву отнюдь не как преследуемая жертва «царского произвола», но именно как изменник и клятвопреступник…