– Нельзя мне в тыл, товарищ военврач! Ротного убили, там кроме Пахомова – одни пацаны зеленые остались!

Никитина, делавшая в это время запись в журнале, подняла на него глаза:

– Пацаны? А вам самому-то сколько лет?

– Двадцать четыре.

– А-а, – протянула она с едва заметной улыбкой, – ну, это меняет дело. Нет, вопрос решенный!

Она кивнула военфельдшеру Петрову, и они двинулись между коек к другим раненым. Люся задержалась возле Яхина, присела в ногах.

– Раиль… – Он различил в ее голосе волнующие нотки. На мгновение боль отступила, к горлу подкатило что-то очень знакомое, в висках бешено застучало. – Я тоже считаю, что тебе необходимо ехать в госпиталь.

– Люся… – Ему показалось, что он крикнул, на самом деле просто чересчур громко прохрипел.

– Молчи. – Она сморщила нос, как делают перед тем, как заплакать. Но слез не было, вместо этого она тяжело вздохнула и погладила его по голове. – Если бы ты знал, что я пережила…

Он смотрел на нее, пытаясь понять, что она имеет в виду. Ему вдруг отчетливо вспомнился их разговор в парке, тогда он сделал ей предложение, и она радостно воскликнула в ответ: «Согласна!» А может быть, ничего этого и не было – все сейчас окуталось плотным туманом, сквозь который ему предстояло долго и упорно пробираться.

Люся продолжала гладить его по голове, и Яхину казалось, что время сейчас остановилось.

– Ну вот, еще даже не женился, а уже слова не даешь сказать… – по-доброму приговаривала она, – тоже мне командир нашелся…

И его вдруг прорвало: захотелось закричать, кинуться к ней в объятья, поцеловать и долго-долго потом глядеть в глаза, запоминая в них каждую искорку, каждый блик. Он порывисто схватил ее за руку и прохрипел:

– Шишкина моя единственная! Прости! Прости меня, дурака! Я по жизни вообще-то подкаблучник.

Люся сперва удивилась такой перемене, но тут же подхватила его шутливый тон:

– Ага, кто бы поверил…

Но его уже несло, и она поняла: то, что показалось ей игрой, на самом деле – исповедь, еще одно признание:

– Вот честное комсомольское! Это я на людях такой. А дома ни слова против не скажу, вот поженимся – тогда увидишь.

Она смутилась, обвела взглядом палату: нет, никто не смеется, не до них сейчас раненым.

– Ну, посмотрим. Вот вернусь с передовой, тогда и поговорим. А сейчас – отдыхай. Тебе вредно волноваться… Ты и без того натерпелся.

Он не расслышал последних ее слов, она почему-то очень быстро поднялась и поспешила следом за Никитиной.

Жуткий вой немецких самолетов все усиливался. Валькирии – в ударе! Казалось, еще немного, и они вместе с бомбами, висящими под тощими крестоносными крыльями, взорвут мозг. Нет сил терпеть этот выворачивающий нутро ноющий звук!

Славик сжался в комок и забился под самый казенник орудия. «Юнкерсы» сегодня уже третьим заходом бомбили Большую Шубинку. Позиции на западной окраине деревни казались давно и окончательно перепаханными, но немцам этого было мало: они с кровожадным упорством стремились разнести остатки блиндажей и пулеметных гнезд.

Не успели курсанты из пополнения прибыть к месту, как командир третьего батальона старший лейтенант Бабаков с ходу определил им позицию на левом фланге. Артиллеристы торопливо занимали огневой рубеж, определяли ориентиры и налаживали связь. А дальше началась свистопляска! Авианалеты чередовались с артобстрелами и неуверенными попытками немцев выбить обороняющихся с насиженных мест. Расчет Шемякина успел сделать всего несколько выстрелов по пехоте, а дальше… пришлось укрываться от шквала минометного огня и авиабомб.

Рядом со Славиком согнулся в три погибели заряжающий Андрей Ткаченко. У него не получалось полностью укрыться за щитком сорокапятки, поэтому он то и дело выглядывал наружу, распрямлял затекшие ноги, а заодно докладывал обстановку.

– Не дрейфь, Слава! Это они на психику действуют! Сейчас отбомбятся, вот тогда мы им покажем!

Славик, не разгибаясь, согласно кивнул и с ужасом приготовился к очередному разрыву.

Осыпался бруствер: в капонир, будто с неба, свалился старший лейтенант Носов. В руке он держал заляпанный землей бинокль, губы дрожали, глаза бешено горели. Курсанты поговаривали, что после ранения у него появилась навязчивая мысль найти и уничтожить тот самый танк, который расстрелял его позицию на главном направлении. Будто бы Носов запомнил его «в лицо» и клялся, что узнает из тысячи немца-механика, сидевшего в тот раз за рычагами. Порыв этот больше походил на следствие контузии, но списывать такого опытного артиллериста, как Носов, и отправлять его лечиться в тыл не стали. И так командиров в строю с каждым днем оставалось все меньше и меньше.

– Танки на окраине! Метров пятьсот отсюда! – Носов махнул рукой вперед, за щиток орудия. – Приготовиться к бою!

Самолеты к тому времени стали разворачиваться. Артиллеристы заняли позицию и принялись пристально вглядываться в мутное марево.

Скоро вздыбленная разрывами бомб земля осела, и взору курсантов открылась кривая проселочная дорога, вдоль которой двигались немецкие танки. Три из них свернули с дороги и, сминая противопехотные заграждения, вползли на окраину деревни.

– По первому танку – бронебойным! – Голос старшего лейтенанта Носова заставил расчет напрячься. Бойцы затаили дыхание, как будто немцы могли услышать их мысли и угадать затеянный маневр.

Обстрелянных пушкарей катастрофически не хватало, и Славика назначили наводчиком орудия. Эх, был бы сейчас Сашка, он бы показал, как надо стрелять! Но Сашки не было, и Славик, осознавая ответственность, сильно волновался. Особенно сейчас, когда прямо над его ухом прозвучала подготовительная команда старшего лейтенанта Носова.

Но это было несколько секунд назад. А теперь:

– Огонь!

Славик нажал на спуск практически одновременно с голосом командира. Огненная трасса ткнулась в черную броню танка. Славику показалось, что он даже почувствовал легкий толчок в плечо, словно эта синяя строчка стала продолжением его руки.

Танк подбит! Злое желтое пламя вырвалось из-под обреза башни и лизнуло ее закопченный бок. Но машина продолжала двигаться вперед и замерла только тогда, когда до позиции артиллеристов оставалось метров пятнадцать-двадцать. Распахнулся башенный люк, из него, словно наскипидаренные, выскочили два танкиста и кинулись назад, навстречу своим. Послышался страшный гул – пошла тяга, – из открытого люка и ствола вырвались тугие снопы яркого пламени.

Славик завороженно смотрел на горящую «четверку», и в его голове ясно складывалось: это твоя победа, ты – наводчик – заставил эту махину замереть и сделаться бесполезной. Незаметно для себя Никитин расплылся в довольной улыбке.

Тут же, хлопнув Славика по плечу, кинулся в сторону от орудия Митя: