Три года спустя, в 1875 году, дело было формально представлено Международному трибуналу, под председательством русского царя. Тогда впервые Япония оказалась втянутой в тяжбу по правам человека и выиграла процесс. Но было уже поздно исправлять всеобщее заблуждение о том, что гейко были рабынями.

В ответ на Акт об эмансипации, Джироэмон Сугиура – девятый в поколении очая Итирики-тей, Иноуэ Ячиё III, иэмото школы Иноуэ, Нобу-натцу Хасэ, губернатор Киото и Масанао Уэмура, советник, основали организацию, известную как Компания профессионального обучения женщин Гион Кобу. Название было сокращено до Кабу-кай (Ассоциация исполнителей). Задачей организации было защищать независимость и социальный статус женщин, работающих артистками. То есть гейш. Девизом организации было: «Мы продаем искусство, а не тело».

Гион Кобу управлялся консорциумом из трех групп: Кабукай, ассоциацией очая и ассоциацией гейко.

Этот же консорциум основал школу для обучения гейко. Перед войной девочки, вступающие на профессиональный путь в шесть лет (в пять по старому летосчислению), имели право поступать в эту школу после четвертого класса. В наши дни девушка может стать майко или гейко не раньше одиннадцати-двенадцати лет. После войны, в 1952 году, школа приобрела статус образовательного учреждения и получила название Ясака Нёкоба Академия. Согласно реформе образования, девочки должны были получить аттестат неполной средней школы, прежде чем поступать в Нёкоба, и не могли стать манко, пока им не исполнится пятнадцать лет.

В Нёкоба изучались все требующиеся гейко дисциплины – танец, музыка, манеры, каллиграфия, чайная церемония, искусство икебаны; еще ученицы занимались в театре Кабурэндзё. Преподаватели Нёкоба считались лучшими в Японии. Многие из них были названы «Здравствующими Сокровищами Нации» (иэмото). К сожалению, там не преподавались академические дисциплины.

Я выходила из дому в 8:10, чтобы успеть в Нёкоба к 8:20 и быть там раньше старшей учительницы, которая приходила в 8:30, это давало мне десять минут, чтобы осмотреться вокруг и приготовить чашечку чая к ее приходу. Я не просто пыталась быть вежливой или расположить ее к себе, мне хотелось все подготовить, чтобы первой и как можно быстрее начать урок.

Мне нужно было брать два урока танцев в день – один у старшей учительницы, и один у младшей. Если я не могла получить первый урок, появлялось «окно», и потом сложно было назначить время второго. Кроме этого, мне нужно было брать уроки музыки, чайной церемонии и танца Но. И еще, у меня должно было остаться время на обязательные звонки до возвращения в окия на обед.

Визиты были частью моей работы. В то время в Г ион Кобу существовало приблизительно сто пятьдесят очая и, несмотря на то что постоянно посещать мне доводилось не более десяти, я регулярно вела дела с сорока или пятьюдесятью. Каждый день я старалась посетить столько мест, сколько могла. Я благодарила владельцев очая, где была предыдущим вечером, и перепроверяла заявки на предстоящий. Мне не хотелось иметь перерывы во время работы, и если я находила несколько свободных минут, то старалась заполнить их сама.

В 12:30 было время ленча. Пока мы ели, мама Масако и тетя Таджи просматривали расписание вечерних встреч и рассказывали нам все, что знали о клиентах, которых нам предстояло развлекать.

Каждый день отличался от предыдущего. Иногда мне нужно было готовиться к выходу уже к трем часам, в другие дни – не раньше пяти или шести. Иногда по утрам мне приходилось одеваться для фотосессий (я шла в школу в костюме) или уезжать по делам в другой город. В таких случаях я всегда старалась вернуться в Киото к вечеру.

Я чувствовала себя обязанной работать столько, сколько позволяют силы. Только так я могла стать лучшей. Я так часто выходила из дому, что домашние прозвали меня почтовым голубем. Каждый вечер я посещала столько озашики, сколько позволяло время, и не возвращалась домой раньше часа или двух ночи. Мой график был абсолютным нарушением законов о правах ребенка, но я хотела работать, и законы меня не тревожили.

Я приходила домой, переодевалась, снимала косметику и репетировала танец, который утром изучала на уроке, чтобы не забыть его. Потом я принимала горячую ванну и немного читала, чтобы расслабиться. Я редко ложилась спать раньше трех ночи.

Довольно тяжело было держаться. Я спала по три часа в сутки, но как-то справлялась. Считала, что манко просто непристойно дремать на публике, так что я никогда не спала, когда была одета в костюм, даже если летела в самолете или ехала в поезде. Это было довольно сложно.

Однажды я пришла на показ мод кимоно в универмаге. Я не была одета в костюм майко и позволила себе немного расслабиться. Я уснула на ходу, но не закрыла глаза – они оставались широко открыты.

Когда мне исполнилось пятнадцать, я начала сожалеть о том, что не изучала общеобразовательные предметы. Я не понимала, почему они не изучаются в Нёкоба. Больше всего меня волновало то, что нас не учили английскому и французскому языкам. Мы были подготовлены к тому, чтобы развлекать мировых лидеров, однако нам не давали главного, что помогало бы нам общаться с ними. Это казалось совершенно необъяснимым.

Вскоре после того как я стала майко, я пошла в Кабукай и пожаловалась на то, что мне не хватает изучения иностранных языков. Мне ответили, что я могу брать частные уроки, что я и сделала. Однако я все равно не могла понять, почему иностранные языки не изучаются официально. Будучи новичком в Кабукай, я действительно получила необычное образование, которое невозможно получить в каком-либо другом месте. Я встречалась с огромным количеством прекрасных и образованных людей, некоторые из которых стали моими настоящими друзьями.

Интеллектуально я развивалась очень быстро, а вот мои географические познания оставались довольно скудными. Я редко выходила за пределы соседних улиц. Мама Масако защищала меня так, как защищала бы тетушка Оима. Гион Кобу лежит к востоку от реки Камо, центральной артерии Киото. Центр Киото, по совместительству и коммерческий центр города, располагается на другом берегу реки. Мне не позволено было пересекать реку самой до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать. Я имела право выходить туда только с компаньонкой.

Мои клиенты были своего рода билетами во внешний мир. Они стали моими настоящими учителями. Однажды меня вызвали на озашики в очая Томиё к одному из постоянных патронов, дизайнеру костюмов для театра Но, Каё Вакаматцу. Господин Вакаматцу был известен как поклонник гейко.

Я приготовилась войти, поставила на поднос флягу с сакэ, открыла дверь и сказала: «Оокини», что вообще-то означает «спасибо», но мы используем это слово в качестве «прошу прощения».

Внутри уже вовсю началась вечеринка. Семь или восемь моих онесан уже сидели в комнате.

– Ты неправильно открыла дверь, – сказала мне одна из них.

– Извините, – ответила я.

Я закрыла дверь и попробовала еще раз. Никто не пожаловался. Я снова сказала: «Оокини» – и вошла в комнату.