Гошин «ящик» – я уже пригляделся – совсем рухлядь! У таких телевизоров и в замысле не было пульта с кнопками. Управлялся «ящик» суперстаромодно – обычным рычажком – по и против часовой стрелки. Ага!.. Поскольку другие каналы Гоша Гвоздёв не смотрит, рычажок управления вовсе не востребован. Я все же проверил: протянул руку и слегка попробовал пошевелить им – куда там! Рычажок сработался, отчего и затвердел намертво. Ни вправо. Ни влево…

– Он уже сам не хочет! – кивнув мне, рассмеялся Гоша. – Какое счастье затвердеть на нужном месте.

Культурные новости (пяти минут с них хватит! невелики!) Гошу не слишком интересовали, и он подубрал звук. Совсем тихо.

– Можно же иногда послушать, – мягко предположил я.

– Можно… Но именно новости культуры. Всякие другие новости попросту отвратительны! Согласен?

И Гоша рассказал, как он пришел к своему открытию – нет-нет, к откровению! Это было круто, именно откровение, именно свыше!.. Стоял удивительный сентябрьский денек… С солнцем… Бабье лето… И вдруг он, старый Гоша, понял, что если… Если человек уже стерся, сработался… Если ты уже отчетливо стар… И если ничего изменить не можешь… И если всё уперлось в этот смотровой ящик, то уж лучше смотреть и видеть доброе. А где еще старику доброе поиметь?

И уж если пустить слезу, то по поводу Гамлета или князя Мышкина, а не за счет новостей… Не за счет две недели не кормленного маленького мальчика – мальчишка, ты же слышал, жил под кроватью… Даже воду пил под кроватью из миски… Не за счет сгоревших глухонемых. Два десятка их… Спасти не успели. Говорят, они даже не метались в огне. Только мычали. Сидели и мычали. Глухари…

И тихим-тихим голосом, никого не виня, Гоша добавил:

– Ты знал?.. Ночью! Сгорели эти глухонемые за полтора ночных часа… Их видели… Не получилось помочь… С улицы смотрели, а они там мычали. У них на окнах днем и ночью были неснимаемые решетки. Дабы их, голяков, не обокрали… Не обобрали.

Он зябко пожал плечами:

– Молился ли хоть один из них, когда мычал?

Я не нашел что сказать. Открыть рот открыл, а сказать нечего. Нет продолжения.

И чтобы хоть как-то соответствовать, я глухо прокашлялся… И сообщил о смерти Дробышева – тоже бывший сокурсник:

– Наш Дробышев умер. Слышал?

Прошло с полчаса.

– Сегодня на столе фрукты, – сказал старый Гоша. – Не часто, но бывает.

И легонько усмехнулся, ткнув пальцем в сторону экрана, повествовавшего как раз о Сезанне. Напомнили, мол, его натюрморты. Яблоки… Яблоки на столе… Подсказали!.. В высоком, мол, искусстве всё кстати.

Гоша Гвоздёв поднялся с кресла… И продолжая косо следить за экраном, сделал три шага к своему холодильнику – извлек оттуда небольшой пакет с мандаринами, яблоки и банановую гроздь. Выложил на стол, на красивое блюдо… Теми же слепыми шагами (не отрываясь от жизни Сезанна) прошел к плите.

Появился и чай. Отлично! Это ж какая радость, если старикан не бедствует. Если угощает. И, значит, не только на пенсию живет.

– Да, – подтвердил Гоша. – Подрабатываю.

Но где и чем именно подрабатывает, он не сказал. Смолчал, уже по возрасту выставленный на пенсию. (А то и изгнанный…) Чем-то заведомо непрестижным прирабатывал он себе и гостю на фрукты. Какая-то компьютерная перепечатка. Что-то, чем не шибко похвастаешь перед бывшим сокурсником. Весь ответ – горстка денег.

– Ну и молодец! – восхитился я. (Еще и тем, что не от нищеты подсел он на пятой кнопке… Малые, но деньжата.)

Теперь я спокойнее наслаждался экраном. Баховский концерт для двух скрипок… Жизнь Чаадаева… Теперь и еда наша шла в параллель сама собой. (Ели эти отличные яблоки. Чаевничали…) И опять долго-долго молчали, пожирая глазами экран… Какие мелькали жизни!.. А наши с Гошей жизни при этом куда-то исчезли. Это мы исчезли. Нас не было. Это уходило всё наше поколение. Задергивающийся занавес… Нас забывали прямо на наших глазах… А экран сиял.

Старику, если он технарь по образованию, обмануться смертью как парадоксом ничуть не проще и не легче… Ушел в бесконечность. Ушел за бесконечность… Туда?.. Но если туда уходило целое поколение. Наше поколение… И как же нам с Гошей было не вживаться и не лезть в чужие жизни, когда своя кончается! И как же сладостно заглянуть в жизнь не свою… а в чью-то жизнь, так легко и счастливо (на экране) удавшуюся. Постучаться как в дверь… Постучаться в чужую судьбу, зная наперед, что тебя обязательно туда на время пустят.

А всё-таки? Кто они – его приятели?.. Всё-таки я спросил. Почему-то понизив голос и скрывая интерес. (Больший, чем любопытство.) Возможно, я уже был на крючке – меня поманило и повело – я думал о найденном Гошей (и его приятелями) конце жизни. О найденном финале… Это ж всякий старик думает о мягкой постели к ночи поближе!.. Уснуть, чтобы мягко! Не только же телу, но и душе. Подстелить напоследок душе кое-что получше. Спать мягко, и чтоб одеяло с подворотом, – это ж всякий старик заслужил. Чтоб и снизу не доставал нас холодок жизни.

– Приятели?.. Ну, разные. Они разные.

Гоша рассказывал… Ну вот Алексей – бывший преп университета. Физик… А вот муж и жена Стежкины – они, правда, юристы. Бывшие… Давным-давно пенсионеры. Правда, бедствуют. Симпатичная пара… Иногда вместе празднуем. Ну, дни рождения… Или просто так… От детей своих все мы уже слишком отдалились.

– Понимаю, понимаю! Жизнь позади. Жизнь уже пшик, – заторопился я. – А на пятом опять и опять, – я кивнул на экран, – Байрон в Греции… Опять и опять жизнь. Я восхищен!

– Ну да. – Гоша Гвоздёв смущенно улыбался (видя, как меня прихватило). – Байрон в Греции… Толстой в Астапове… Всё красиво. Всё в радость… Вникать в чужие жизни, когда нашей уже нет.

– Вникать! Вникать! – восхищался я.

– Мои приятели, – улыбнулся Гоша, почесывая седую бородку, – они еще круче, чем я. Зависли на кнопке… Оттягиваются по полной. Ловят радость. Я же тебе сказал: святые часы…

Пили чай.

– Начало для меня было нелегким, – рассказывал Гоша. – Нет-нет и сорвешься. Глядь – и уже смотришь какую-нибудь ахинею… Детектив… В душе ведь отыщется отстойное местечко. С гнильцой. Пошловатое… Эти суки заигрывают… И обязательно найдут в человеке гнусь – пусть самую малую. И вторгаются туда!

– Умеют, – поддакнул я.

– У каждого из нас дрянцо найдется, – продолжал Гоша. – И привыкаешь к дрянцу стремительно… А после глядь! – и ты уже сам ждешь новостную программу. Дайте, дайте дрянца! Или человеческой жути… Страданий… Дайте горя!.. Еще и торопишься к «ящику» – получить! Не пропустить бы чего! К семи обязательно… или там к девяти часам.

Прихлебывая чай, я слушал и кивал. А Гоша Гвоздёв только тихо улыбался, видя, как новообращенный ждет, жаждет его слов.

– Очень укрепляло мысль, что они сами тоже зомбированы временем. Телевизионщики… Они… Все они… За вычетом пятой кнопки, разумеется.