Ганс озадаченно кивнул.

– Не пытайтесь пока ни о чем думать… Поймете позже. Главное сейчас – твердо запомнить, как зовут этого господина. Вы запомнили?

В слабом свете надвратного фонаря Ганс бросил на Вальтера беглый взгляд. Вальтер кивнул.

– Вальтер фон Бергдорф…

– Просто Бергдорф, не фон.

– Это господин Вальтер Бергдорф, ваш сотрудник.

– Вот теперь правильно. Я забыл перчатки на месте праздника, пришлось вернуться. Мы едем за перчатками, понятно?

Ганс обалдело кивнул.

Чуть дымилось кострище на месте «встречи Нового года», плыл приятный запах свежего дыма. Кричали ночные птицы, кто-то маленький деловито шуршал в траве. Гулко храпел «германский друид» Гансфукер, в обнимку с изрядной бутылью. Канарис понюхал горлышко бутыли… Он был напряжен и энергичен.

– Надо же, лакать такую гадость!

И, обращаясь к парням:

– Этот кретин сильно облегчил нам работу.

К шпиону:

– А теперь расскажи, на кого работаешь, парень.

Лакей истекал потом и молчал.

– Давай-давай, не тяни.

– Не убивайте меня!

– Ни в коем случае, но в лагерь ты пойдешь.

– Неужели никак нельзя без лагеря?!

– А это будет зависеть от того, как хорошо ты мне поможешь. Так кто тебе приказал нас подслушать?

– Господин Фукс приказал мне подслушивать… Он велел мне, я не мог отказаться!

– Господин Фукс? Он из гестапо?

– Да… Да! Он стер бы меня в порошок.

Петя и Вальтер вздрогнули: Канарис быстро, ловко ударил шпиона рукоятью пистолета по голове, раз и другой. Отвратительный стук заглушил даже храпение Гансфукера. Несчастный лакей застонал, мешком свалился на землю, обхватывая голову руками. Вильгельм Канарис обвернул носовым платком руку, вынул бутыль из руки Гансфукера и снова ударил шпиона. Грохнуло еще сильнее прежнего, бутыль треснула пополам. И тогда Канарис ловко воткнул образовавшееся лезвие в горло неподвижно лежащего. Подержал, вытащил, ударил еще. Сивуха лилась на землю, смешиваясь с кровью, сильно завоняло скверным самодельным алкоголем.

Так же ловко, молча, Канарис сунул жуткое, заляпанное кровью лезвие обратно в руку Гансфукера.

– Поехали!

Уже в машине он насмешливо заметил:

– А вы побледнели, дорогой Вальтер! Не слишком ли вы впечатлительны для человека, намеренного изменить наш грешный мир?

Вальтер только пожал плечами; он и правда был бледноват для всегда смуглого, румяного юноши. Вот только как заметил это Канарис в почти что кромешной темноте?

– Полгода назад я шел, держась за стену, пришлось выпить полбутылки водки, – нейтральным голосом произнес Петя. – А причина вам может показаться смешной: на моих глазах тибетцы принесли в жертву красноармейца.

– Причина вовсе мне не кажется смешной, – серьезно заверил Канарис. – С этим придурком-лакеем все просто, а в начале моей службы пришлось рвать клещами позвоночник «клиенту». Кровь хлестала фонтаном, а выл он так, что было слышно на другом берегу Амазонки. Не поверите, меня рвало тогда…

– Поверю, – пожал плечами Петя. Развивать тему не хотелось. В голове у Канариса он, неожиданно для себя, обнаружил грустную мысль, что молодежь предстоит еще учить и учить, и огромное любопытство к их приключениям в Шамбале. Вслух же Канарис произнес:

– А вы не думали, что неудачливый шпион может быть прекрасным отцом? Папой двух прелестных деток, мальчика и девочки?

– Если я о чем-то и думал, то в основном о том, что из-за него наш крик будет слышен на том берегу Рейна.

– А когда меня позвал Петер, – вмешался Вальтер, – я решил, что ему явился призрак Пьяного Готлиба. Даже жалко, что это был не он.

– Мне тоже жалко, – энергично кивнул Канарис. – Я бы им занялся так же, как этим прохвостом…

Петя и Вальтер улыбнулись, а Канарис продолжал со спокойной, властной уверенностью:

– В нашем деле приходится отвыкать думать о том, не будет ли сынок плакать о папе по ночам.

Петя и Вальтер промолчали, и усмехаясь, Канарис закончил:

– Иначе очень скоро тебя будет звать по ночам твой осиротевший сынок.

Машина рычала во дворе замка на пониженных передачах, и так же властно, спокойно Канарис велел, словно парни были ему подчиненными:

– Идите к себе, ждите меня.

Ждать пришлось очень недолго: Канарис задержался только для еще одной, очень короткой беседы с Гансом. Он появился, потирая от нетерпения руки.

– А вот теперь, парни, мы поговорим по-настоящему!

…И они проговорили до утра.

Едва Петя задремал, как Жаннета наклонилась, прикасаясь пальцами к Петиному лицу. Было странно: он же недавно почему-то решил, что Жаннеты нет и никогда больше не будет. А вот она, вот стоит, прикасается к нему, улыбается… Петя засмеялся во сне и сразу не мог понять, что происходит: Жаннета внезапно исчезла.

Он слышит какой-то другой голос? Да! Впервые за долгий срок он услышал голос мудрого восточного человека, Петра Алексеевича Бадмаева.

– Петя! Петя! Проснитесь! – звал Бадмаев, а Пете все казалось – ему снится. Но все же проснулся и обрадовался ему Петя, и сквозь гулкую утреннюю рань потянулся к почти бессмертному, необычайному существу.

– Ага! Пришли в себя?! Поднимайтесь. Ну и наделали же вы дел, дорогой мой!

– Да! Мы отстраняем диктатора! – протирая кулаками глаза, похвастался Петя.

– Это вы молодцы… Если бы вы еще подумали, что дальше будет, если вы просчитали, как вас учили… но, видимо, нельзя ждать слишком многого от молодежи.

– Разве непонятно, что будет дальше? – Петя пожал плечами. – Дальше победит одна из партий: или Гиммлер, или Мартин Борман.

– Вот именно. Петя, вы давно заглядывали в будущее?

Только теперь Петя до конца понял, что Бадмаев ему не снится. Ученый старик и правда стоял возле кровати, улыбался. Петя соскочил с кровати, обнял Бадмаева… что это?! Руки прошли сквозь старца, как сквозь туман.

– Не вздумайте опять испугаться меня, Петя. Просто не могу же я появиться тут сам по себе, живой и теплый. Это моя голограмма.

– Представляю, какое впечатление может оказать ваша голограмма на неподготовленного человека! – Петя невольно засмеялся.

– Может, кое на кого еще и надо будет оказывать именно такое впечатление, – туманно отозвался Бадмаев. – А вообще я появился только потому, что вы забыли о важном! Когда что-то изменяете, тут же надо что делать?! А?!