– Галл, а ты помнишь, откуда они все у тебя? – спрашиваю я на следующий день.

До дня рождения Галл осталось две недели, и мы терпеливо вшиваем камни в её тунику. Я задаю свой вопрос в шутку, но Галл отвечает мне лишь слабой улыбкой.

– Хм… я собирала их, когда говорила неправду, делала то, что не следовало, и не делала того, что надо было сделать, – отвечает она нараспев, как будто повторяя чужие слова. – Знаешь, я стараюсь не запоминать, почему у меня оказались камни. В этом весь смысл: поднять камень, опустить в кошель – и забыть. Каждый камень – это и кара и искупление. Одновременно.

– Как серьёзно ты об этом говоришь.

– Но это очень важно. Разве нет?

– Не знаю, Галл. Я больше не знаю, во что мне верить.

– Но ты же собираешь камни? – хмуро уточняет она. – У тебя есть кошель?

Я киваю. Конечно, у меня есть кошель, и я выгляжу такой же искренне следующей заветам предков, как Галл. Вот только в моём кожаном мешочке всего один камень. В память о Руфи, наверное. Не знаю, как объяснить… Нельзя отказаться от того, во что искренне веришь, за одну ночь.

Галл пристально смотрит мне в глаза, ожидая ответа.

– Мне трудно определить, когда и за какие проступки нужно собирать камни, – оправдываюсь я. – Неужели я должна всегда и во всём искать свою вину? Не такое уж я чудовище.

– Каждому есть что в себе исправить, – тихо напоминает Галл.

– Откуда ты знаешь? – смеюсь я, пытаясь превратить всё в шутку, но Галл мрачнеет.

– Это очень важно, Леора. Нельзя относиться к этому обряду так… легко. Мы ищем очищения.

– Да, но дома самым главным для меня были метки на коже, – показываю я рисунки на руке.

– Твой дом теперь здесь. С нами.

– Прости, Галл. – Я откладываю иголку и беру подругу за руку. – Мне тяжело к этому привыкнуть. Всю жизнь я думала, что пустые – грешники, а мы – праведники. Мне каждый день говорили, что, если я стану такой, как ты, то погублю свою душу. А здесь, у вас, я слышу знакомые с детства легенды. Только они немного другие. И я не знаю, кто прав. А вдруг мы все ошибаемся?

Конечно, на этот вопрос ответа нет. Никто – ни пустые, ни отмеченные – не может доказать своей правоты. Могут ли все истории быть правдивыми? Могут ли мои метки быть прекрасными, а слова Лонгсайта – отвратительными? Должна ли я безоговорочно верить всему или выискивать скрытые обрывки правды?

– Хорошо. Признаю.

Сана копает грядку в огороде, а я загружаю тачку компостом. Интересно, останься я в Сейнтстоуне, чем бы я сейчас занималась? Уж точно не возилась бы с гнилыми овощами.

– Что вы признаёте?

Сана усмехается:

– Твой отец действительно вызвал у меня зависть… и ревность с первых минут нашей встречи. Как только я поняла, что они с Мирандой полюбили друг друга. Хотя началось всё с физического влечения – и несложно догадаться, почему так случилось. Даже со всеми татуировками твой отец…

– Наверное, некоторые подробности мне лучше не знать.

Сана смеётся, и в уголках её глаз собираются морщинки.

– Они идеально подходили друг другу, Леора, хоть и принадлежали к разным мирам. Когда я увидела их вместе, то поверила в родство душ. – Сана поднимает голову, смахивает слёзы и улыбается мне смущённо и весело. – Когда ты родилась, я взяла тебя на руки. – Она прерывисто вздыхает. – Я качала тебя и шёпотом обещала, что стану оберегать тебя от зла и никогда не оставлю… – Сана печально умолкает.

– Но мне было опасно оставаться в городе. – Эти слова Сана встречает с удивлением. – Руфь рассказала мне, что Джастус убил бы нас обеих, если бы мама не убежала той ночью.

Сана удивлённо поднимает брови. Видимо, она не ожидала, что мне известны такие подробности.

– Верно. Я хотела помочь, но подвела вас и никогда себе этого не прощу. Надеюсь, что во искупление той ошибки я смогу помочь тебе сейчас. И пока ты со мной, ты будешь в безопасности. И Миранда, как бы странно это ни прозвучало, – тоже.

Скользя в жидкой грязи, перемешанной с гравием, к нам спешит Хелина, одна из всадниц.

– Сана, идём со мной. Скорее!

Меня сразу же охватывает липкий страх, даже прежде, чем я срываюсь с места, чтобы бежать следом за Саной на площадь. Неизвестно откуда моя душа знает: случилось что-то страшное.

Лаго стоит, по-волчьи оскалив зубы и рыча. Сейчас это настоящая волчица, а не домашняя собака. Другие псы лают и скребут когтями землю, пытаясь сорваться с поводков. Белые зубы блестят, как обнажённые клинки, грозным рычанием они требуют крови. Все собаки повернулись к центру площади.

Там стоит Фенн, крепко обхватив одной рукой за шею и выворачивая правую руку какому-то парню. Пленник согнулся, очки едва держатся на носу, его лицо покраснело от натуги, он весь в крови. И даже таким я узнаю́ его в одно мгновение.

– Оскар! – кричу я.

Отмахнувшись от Саны, которая пытается меня удержать, я бегу к нему, и Фенн от неожиданности разжимает руки, ошеломлённо раскрыв рот. Оскар падает на колени, но я успеваю подхватить его и закрыть собой от Лаго. Острые зубы смыкаются на моём плече, пусть – до Оскара ей не дотянуться.

Оскар. Я почти не чувствую боли и мало что слышу. Кто-то кричит и оттаскивает Лаго. Потом чьи-то руки тянут меня, но я чувствую только его, накрепко прижатого к моей груди, в моих объятиях. Его щёку у моей щеки.

Каким-то чудом мы оказываемся в доме Уитвортов. Как в тумане я вспоминаю: на площади появился Соломон и чуть ли не силком утащил нас оттуда. Оскар лежит на диване, а я всё не могу оторваться от него. Не знаю, куда пропал Фенн, но здесь его нет. Нет и Лаго.

Галл приносит кипяток и чистые лоскутки ткани, чтобы промыть раны Оскара. Он без сознания, но дышит ровно. Тания говорит, что он просто измучен и очень испугался, а больше волноваться не о чем. Но мне всё равно тревожно.