– Да. Примерно так. Хорошо, кто, по-вашему, богат?

Мама достала из сумки яблоко со шведского стола и откусила кусочек. Она с минуту жевала, прежде чем ответить.

– Богатые оплачивают все счета вовремя и даже не думают об этом. Богатые могут съездить в отпуск или пережить Рождество, не затягивая пояса в январе и феврале. Да что там, богатые просто не вспоминают о деньгах каждую минуту.

– Все думают о деньгах. Даже богатые люди.

– Да, но вы думаете, как заставить деньги работать. А я думаю, как нам протянуть хотя бы неделю.

Мистер Николс фыркнул:

– Поверить не могу, что везу вас в Шотландию, а вы меня пилите, потому что перепутали с Дональдом Трампом.

– Я вас не пилю.

– Ну конечно.

– Я просто хочу подчеркнуть, что есть разница между теми, кого вы считаете богатыми, и настоящими богачами.

Повисла довольно неловкая тишина. Мама покраснела, будто наговорила лишнего, и принялась шумно грызть яблоко, хотя просила Танзи есть аккуратно. К этому времени Танзи проснулась. Она не хотела, чтобы мама и мистер Николс перестали разговаривать друг с другом в такой замечательный день, а потому просунула голову между передними сиденьями.

– Знаете, я где-то читала, что нужно зарабатывать больше ста сорока тысяч фунтов в год, чтобы попасть в верхний процент нашей страны, – подсказала она. – Так что, если мистер Николс столько не зарабатывает, наверное, он не богатый. – Она улыбнулась и села на место.

Мама посмотрела на мистера Николса. Она все смотрела и смотрела на него.

Мистер Николс почесал в затылке.

– Вот что, – сказал он через некоторое время, – может, остановимся и выпьем чая?

Мортон-Марстон выглядел так, словно его создали специально для туристов. Все дома в нем были из серого камня и очень старые, а сады были само совершенство: с крошечными голубыми цветочками, ползущими по верху стен, и изящными корзиночками вьющихся растений, прямо как из книжки или, быть может, сериала «Убийства в Мидсомере». Попахивало овцами, вдалеке раздавалось блеяние; ветерок веял холодом, как бы предупреждая, каково здесь в ненастный день. Магазины словно сошли с рождественских открыток; на рыночной площади женщина в наряде времен королевы Виктории продавала булочки с лотка, и группы туристов бродили вокруг, фотографируя все подряд. Танзи так увлеченно глазела в окно, что не сразу обратила внимание на Никки. Она заметила, что брат притих, лишь когда они заехали на парковку. Никки не смотрел на телефон, хотя, как она знала, охотно в него вцепился, и лицо его было белым как мел. Танзи спросила, не болят ли у него ребра, и он ответил, что нет, а когда она поинтересовалась, не застряло ли у него яблоко в штанах, отрезал: «Нет, Танзи, и не приставай», но по его тону стало ясно, что дело неладно. Танзи бросила взгляд на маму, но мама прилагала все усилия, чтобы не смотреть на мистера Николса, а мистер Николс усердно искал лучшее место для парковки. Норман молча глядел на Танзи, как бы говоря: «Даже не спрашивай».

Все вышли и размялись, и мистер Николс предложил выпить чая с пирожными, он угощает, только, пожалуйста, не надо поднимать шум из-за денег, это всего лишь чай, договорились? Мама подняла брови, словно собиралась что-то сказать, но неохотно пробормотала: «Спасибо».

Они зашли в средневековую чайную «Пегая хавронья», хотя Танзи могла поспорить, что никаких чайных в Средневековье не было. Она почти не сомневалась, что тогда и чая-то не было. Остальным, похоже, было все равно. Никки вышел в уборную. Мистер Николс и мама выбирали еду у стойки, поэтому Танзи взяла телефон мистера Николса и увидела страницу Никки в «Фейсбуке». Она немного подождала, потому что Никки терпеть не мог, когда кто-то лезет в его дела, убедилась, что он действительно вышел в уборную, увеличила экран и похолодела. Фишеры замусорили ленту Никки сообщениями и фотографиями мужчин, которые делали что-то нехорошее с другими мужчинами. Они называли его ГОМОСЕКОМ и ПЕДРИЛОЙ, и хотя Танзи не знала, что это означает, она была уверена, что это плохие слова, и внезапно ее затошнило. Она подняла взгляд на маму с подносом.

– Танзи! Осторожнее с телефоном мистера Николса!

Танзи с грохотом бросила телефон на край стола. Ей не хотелось к нему прикасаться. Она задумалась, не плачет ли Никки в уборной. Она бы заплакала.

Подняв глаза, она увидела, что мама смотрит на нее:

– Что случилось?

– Ничего.

Танзи села и отодвинула апельсиновый капкейк. Ей больше не хотелось есть, хотя капкейк был посыпан разноцветными крошками.

– Танзи! Что случилось? Расскажи мне.

Танзи медленно подвинула телефон по деревянному столу кончиком пальца, как будто боялась обжечься. Мама нахмурилась и посмотрела на него. Включила телефон и уставилась на экран.

– Господи Иисусе, – произнесла она через минуту.

Мистер Николс сел рядом с ней. У него на блюдце был самый большой кусок шоколадного торта, какой Танзи видела в жизни.

– Все довольны? – спросил он. Сам он выглядел довольным.

– Сволочи малолетние, – произнесла мама. Ее глаза наполнились слезами.

– Что? – пробормотал мистер Николс с полным ртом.

– Это то же самое, что извращенец?

Мама словно не услышала. Она с грохотом отодвинула стул и направилась к туалетам.

– Это мужской, мадам, – окликнула хозяйка, когда мама толкнула дверь.

– Я умею читать, спасибо. – Мама скрылась за дверью.

– Что? Что еще случилось? – Мистер Николс пытался проглотить недожеванный торт.

Он оглянулся на дверь, за которой скрылась мама. Затем, поскольку Танзи ничего не ответила, посмотрел на свой телефон и дважды коснулся экрана. Он ничего не говорил, только смотрел. Затем подвигал экран, как будто читал все подряд. Танзи стало не по себе. Возможно, ему не следовало это видеть.

– Это… это как-то связано с тем, что случилось с твоим братом?

Танзи хотелось плакать. Казалось, Фишеры испортили этот замечательный день. Казалось, они отправились за ними. Казалось, они никогда от них не отвяжутся. Она не могла говорить.

– Эй, – произнес мистер Николс, когда на стол плюхнулась крупная слеза. – Эй!

Он протянул ей бумажную салфетку, и Танзи вытерла глаза. Она судорожно всхлипнула, и мистер Николс обошел стол, обнял ее и притянул к себе. От него пахло лимонами и мужчинами. Танзи не чувствовала этого мужского запаха с тех пор, как уехал папа, и оттого ей стало еще тоскливее.

– Эй! Не надо плакать.

– Простите.

– Тебе не за что извиняться. Я бы тоже плакал, если бы кто-нибудь поступил так с моей сестрой. Это… это… – Он выключил телефон. – О господи! – Он покачал головой, надул щеки и выдохнул. – И часто над ним так издеваются?