Нью-Йорк, США

– Я уже слышал это стихотворение, – негромко произнес Освальд Гарибальди, высокий и очень худой мужчина лет тридцати пяти, одетый в серые джинсы, серые кеды и черную футболку. Вещи выглядели дешевыми обносками, однако были куплены Освальдом в бутиках известных дизайнеров – слабость к шмоткам у Гарибальди была в крови.

– Не сомневаюсь, – обронила Мегера.

– Ты его читала…

– Оно мне нравится, – перебила собеседника девушка. – Мне вообще нравится Огюст.

– Кто?

– Не важно, он давно умер, – ответила Эрна и медленно прошлась по комнате, которая служила Освальду мастерской.

Официально Гарибальди занимался продажей, обслуживанием и ремонтом пингов любых модификаций: и костей, и вживляемых устройств, и даже лицензию на работу с разъемом для maNika имел, которые «Feller BioTech» выдавала весьма неохотно. Поэтому стоящее в комнате оборудование не могло вызвать подозрений: пара электронных микроскопов, тончайшие инструменты для работы с многослойными платами, вакуумный бункер с манипуляторами, в котором разрешалось вскрывать микроблоки сложных пингов, анализаторы микрогеров… Оснащение мастерской не вызывало вопросов, однако мало кто из проверяющих задумывался над тем, что все это оборудование можно использовать и для других целей, например для глубокой модернизации стандартных коммуникаторов, подготавливая их к требующей большой вычислительной мощности работе.

Например, к серьезной хакерской атаке.

И мало кто знал, что известный пинг-мастер Гарибальди был большим специалистом в этой области. А точнее – одним из лучших специалистов в мире.

– Для поэта, наверное, важно то, что его слова не устаревают. С другой стороны, Огюст умер, знает ли он, что строки продолжают жить?

– Ты читала это стихотворение в Париже, – припомнил сидящий в кресле Освальд.

– Да, – подтвердила Мегера, свободно расположившись на одном из рабочих столов – ей нравилось сидеть на столешнице. – Оно было уместно.

– Здесь не Париж.

– Будет.

– Не надо, – выдохнул пинг-мастер.

– Я ни при чем, – качнула головой девушка и указала на висящий на стене коммуникатор, звук которого Освальд приглушил, когда они с Эрной вошли в мастерскую. На экране разглагольствовал плотный седовласый мужчина в отличном костюме и, судя по жестикуляции, яростно убеждал слушателей в чем-то важном.

– Включи звук.

– Да ну его, – поморщился Гарибальди.

– Включи.

Освальд неохотно подчинился, и комнату заполнил густой, очень приятный баритон:

– Никто не будет отрицать, что развитие пинг-индустрии требует принятия особого закона, – Томази взмахнул кулаком, став на мгновение похожим то ли на профсоюзного босса, то ли на Гитлера. – И я ни в коем случае не собираюсь ущемлять права пингеров! Я хочу навести в этом вопросе порядок…

Сенатор давал интервью на улице, корреспонденты поймали его, когда Томази выходил из лимузина, обступили, попросили прокомментировать слухи о грядущей законодательной инициативе и одновременно привлекли внимание пикетирующих Капитолий людей. Сначала те просто заинтересовались собравшимися репортерами, подошли ближе, увидели, что интервью дает их «любимец», и сформировали толпу, которая росла с каждой минутой. Какое-то время зрители ограничивались короткими репликами, но на словах «Я хочу навести в этом вопросе порядок» не сдержались и засвистели.

– Фашист!

– Отстань от нас!

– Оставь нас в покое!

– Мы хотим быть свободными!

Со всех сторон в сенатора полетели шкурки от бананов – после «инцидента Бесселя», когда журналист, бросивший в президента ботинок, получил двенадцать лет федеральной тюрьмы без права на досрочное освобождение, был опубликован и законодательно закреплен перечень предметов, которые граждане имели право кидать в представителей власти. Перечень состоял из одного пункта: «шкурка от банана», поскольку эксперты GS и Секретной Службы сочли ее максимально безопасной для здоровья слуг народа. С тех пор банан стал символом политического протеста.

– Фашист!

– Урод!

Полицейские дроны зависли над толпой, и вид пулеметных стволов заметно охладил пыл пикетчиков, заставив большинство из них разбежаться и оставить сенатора в покое.

– Эти не станут воевать, – холодно произнес Освальд, разглядывая напуганные лица протестующих. – Горлопаны.

– Разумеется, горлопаны, – согласилась Эрна. – Кто же отправит на уличную акцию волков?

– А волки есть?

– Не без этого.

Гарибальди поморщился, было видно, что тема ему не нравится, но все-таки продолжил:

– Но как волки заставят воевать этих баранов?

– А ради чего стоит воевать? – вопросом на вопрос ответила Мегера.

– Воевать вообще не стоит. – Освальд не одобрял насилия и не упускал случая подчеркнуть свою позицию. Которую считал принципиальной.

– Как же отстаивать интересы?

– Я предпочитаю решать проблемы мирно.

– И много проблем ты решил мирно? – подняла брови Мегера. И тут же продолжила: – Не отвечай, мы оба знаем, что ни одной. Потому что если у тебя возникает проблема, ты звонишь по номеру, который он тебе дал, и человек, которому он поручил за тобой приглядывать, решает твою проблему. А ты стараешься не думать о том, как все происходит в действительности, хотя догадываешься, что без переломанных ног не обходится.

– Я могу и обидеться, – пробурчал мастер.

– Я не хотела тебя обижать, – мягко произнесла девушка, она взяла со стола пинг правой руки и стала медленно складывать ее пальцы. – Если бы ты умел решать проблемы, то наверняка не умел бы делать то, за что мы тебя ценим.

– Каждый хорош на своем месте.

– Именно.

– Но я все равно считаю, что нельзя затевать бойню из-за этого закона, – Освальд кивнул на коммуникатор, которому снова отключил звук. Впрочем, репортаж сменился рекламой новейшего многофункционального пинга, которая никого из собеседников не интересовала.

– То есть воевать можно, но не за это, теперь я правильно тебя поняла?