– Никуда не уйдёшь! – Перемазанный кровью Джим кинулся ему наперерез, но Вышата смёл его, как городошную чурку, и многозначительно покачал зажатой в руке стамеской.

– Пшёл отсюда, хлюпик! Мало получил?

Риту душили слёзы, она отвернулась, чтобы Вышата не увидел этого.

– Что ж ты носик воротишь, рыбка? – спросил он иезуитски, отступая к лестнице. – А знаешь, что у меня есть? – и, не дожидаясь ответа, поднял руку с перстнем. – Догадываешься, откуда? У покойничка занял. Которого ты сейчас на запчасти разобрала.

Рита непроизвольно взглянула на бренные останки скелета, и её вырвало.

– Фу! – осудил её поведение Вышата. – Как неэстетично… Осквернила, можно сказать, усыпальницу.

– Заткнись! – проорал Джим и занёс руку со своим единственным оружием – пластмассовым фонариком «Made in China».

– Застращал! – Вышата даже не глянул на него. – Что вы здесь ищете, мои бедные друзья? Сокровища тамплиеров? Их нет… Аннигилировали. Зато есть перстенёк, с помощью которого, если не ошибаюсь, можно попытаться найти их в инфернальном поле. Так, моя рыбка?

Рита подхватила упиравшуюся ей в лодыжку берцовую кость скелета и запустила ею в обидчика. Кость просвистела в дюйме от виска Вышаты.

– Неразумно, рыба, неразумно, – сказал он и поставил ногу на нижнюю ступеньку. – Оревуар, друзья. В ваших услугах я более не нуждаюсь и ухожу с верой в то, что мы никогда не увидимся.

– Бей его! – Джим остервенелым леопардом бросился на Вышату, но тот уже улизнул, оставив в пещере отзвуки торопливых шагов.

Гонимая стыдом и ожесточением от пережитого бесчестья, Рита ударилась в погоню. Пострадавший Джим плёлся в хвосте. Они выбрались из царицынских катакомб, когда подлец Вышата уже отбежал от моста шагов на тридцать. Рита подняла свою сумочку, брошенную в траву перед спуском в подземелье. Всё, что она могла – шугануть в спину изменнику из газового пистолета. Но, чтобы выместить клокотавшую, как магма, злобу, этого было недостаточно. Она сбросила туфли и стремглав понеслась за удалявшимся Вышатой.

– Подожди меня! – заклинал сзади горемычный Джим.

Он нагнал Риту у беседки Цереры. На рассечённых губах его бугрились бляшки подсыхающей крови. Без очков он выглядел совсем ребёнком.

– Где он?

– Побежал к пруду. – Рита стала ловить дулом выбежавшего на берег человека.

– Оставь! – Джим отвёл пистолет вбок. – Начнёшь палить, сбегутся церберы, нас же и повяжут.

– Я не дам ему уйти!

– Уйдёт. Нам его не догнать…

Рита не могла, не хотела признавать своё поражение, однако Джим говорил правду. Вышата был недосягаем. Он даже сбавил шаг и потрусил рысцой, уверенный, что выиграл этот забег. Вдруг перед ним из тьмы выросли три или четыре невесть откуда взявшиеся особы. Налетев на них, Вышата совершил разворот. Рита, не слушая Джима, стрельнула из своего пугача – попасть не попала (венок из разлетевшихся частиц слезоточивого газа расцвёл далеко от цели), но заставила Вышату сменить направление. Он побежал вдоль берега Верхнего Царицынского пруда. Порождённые тьмой особы устроили на него облаву. Рита, остановившись, следила за марафоном, и только голос Джима вывел её из забытья:

– Конкуренты…

Одного слова хватило, чтобы Рита уразумела ситуацию. Конкуренты! Подслушав её разговор с Вышатой, они, понятно, не стали валандаться и тоже прикатили в Москву – вон какой кодлой! Теперь Вышате несдобровать. Эти, если поймают, шкуру с живого спустят и кишки на арматурину намотают. Рита ощутила прилив злорадства. Доигрался, Иуда!

Кодла, состоявшая из дюжих завсегдатаев подвальных «качалок», обступила Вышату и прижала его к водной кромке. Он метнул в них стамеску, за ней фонарь и, стоя спиной к воде, сковырнулся в тинистый пруд. Рита решила, что у него подвернулась нога, но поступок Вышаты был осмысленным – из воды в нескольких метрах от берега показалась его голова, и он мелкими сажёнками поплыл к островку с аркой. Кодла взорвалась нестройными криками:

– За ним! Не уйдёшь…

Но Вышата благополучно доплыл до островка, показал им оттуда кукиш, вполне различимый в предрассветных потёмках, перебежал островок по диаметру и сиганул в воду с другой стороны.

– За ним, за ним! – бесновался кто-то из загонщиков.

Тут Рита и Джим, которым и без того не повезло, сплоховали вторично. Они вышли из тени деревьев и попались на глаза своим недругам.

– Вон та метёлка! Держи её!

Рита на миг примёрзла к земле, силясь взять в толк, кого они назвали «метёлкой». Джим шлёпнул её ниже поясницы:

– Бежим!

Найдя себе новый объект (два!) для преследования, раздосадованная кодла заулюлюкала, в беглецов полетели куски дёрна. «У них должно быть оружие! – думала Рита, включая четвёртую скорость. – Если начнут стрелять, мы пропали…»

Бежали во весь опор, не разбирая дороги. А дорога взяла и вывела их к дворцу, от которого отделились разбуженные привратники. Среди них был и усатый сержант, говоривший утром про свадьбу. В настоящий момент он для Риты стал роднее отца.

– Стоять, не двигаться! – сержант выпятил грудь и положил палец на спусковой крючок табельного «макарова».

– Сдаёмся, – сказала вконец выдохшаяся Рита и подняла руки.

– Сдаёмся, – засвидетельствовал Джим, подслеповато глядя на сержанта, как на единственный оплот справедливости во всём Царицыне или даже во всей Москве.

Кодла позади них повернула вспять и удирала во все лопатки.

Все истории с самых ранних времён – это, по существу, одна история о смысле человеческой жизни. Манера и формы повествования могут, разумеется, меняться в зависимости от обстоятельств и исторических особенностей того времени, когда они написаны, однако стимул рассказывать и пересказывать историю остаётся прежним.

Иво Андрич, Речь на церемонии вручения Нобелевской премии

Вагоны влачились по рельсам, ошпаривая Белградскую улицу ремиксами одних и тех же осточертевших синглов в стиле «какофония для шпал и стыков». А в доме, который стоял ближе всех к железнодорожному полотну, в квартире № 77 на восьмом этаже, сидели трое друзей и коротали без сна уже третью ночь.

На комнатном столике располагалась немудрёная закусь: наструганная разнокалиберными шматками ветчина, хлеб и банка сардин в масле. К еде почти не притрагивались, поэтому все эти яства успели основательно завялиться на воздухе, превращаясь, в зависимости от времени суток, то в завтрак, то в обед, то в ужин.

– Ритка совсем закисла. Надысь звонил ей – разговаривать не хочет, – поделился нерадостными известиями Хрофт.

– Я тоже звонил, – покрывшись лёгким румянцем, потупился Джим.