У меня редко бывает время и желание читать эти романы от корки до корки, но, насколько могу судить, их сюжеты всегда нелепы, действительно «душещипательны», и я бы не брал подобные книги в руки, если б не извлекал из них вышеуказанной пользы. Сказав об этом, я, однако, готов сегодня признать – и не вижу в том ничего постыдного, – что подчас их чтение доставляло мне своеобразное удовольствие. Тогда, возможно, я и сам еще этого не сознавал, но повторю – чего тут стыдиться? Почему бы и не получать удовольствие от легковесных повествований про дам и джентльменов, которые друг в друга влюбляются и говорят о своих чувствах в самых изысканных выражениях?

Этим я вовсе не хочу сказать, что занятая мной в тот вечер по поводу книги позиция в чем-то была неоправданной. Вы должны понять – тогда речь шла о деле принципиальной важности. Суть в том, что перед появлением мисс Кентон в буфетной я позволил себе «расслабиться». А всякий дворецкий, гордящийся своей профессией, всякий дворецкий, хоть сколько-нибудь стремящийся обладать, как некогда сформулировало Общество Хейса, «достоинством, отвечающим занимаемому им положению», разумеется, не может позволить себе «расслабиться» в присутствии других лиц. Не важно, в сущности, что тогда ко мне вошла именно мисс Кентон: на ее месте мог быть и совершенно незнакомый человек. Всякий мало-мальски серьезный дворецкий обязан на людях жить в своей роли, жить целиком и полностью, он не может на глазах у других выйти из роли, а через час войти, словно это не роль, а маскарадный костюм. Существует всего одна, и только одна ситуация, в рамках которой дворецкий, пекущийся о своем достоинстве, может позволить себе выйти из роли, а именно – когда он остается в полном одиночестве. Теперь вам станет понятно, что в случае с мисс Кентон, ворвавшейся ко мне в то время, когда я предполагал, и небезосновательно, что побуду один, речь шла о проблеме принципиальной, жизненной важности, а именно – о достоинстве, позволяющем мне являться перед другими не иначе, как полностью и надлежащим образом проникнувшись ролью.

Я, однако, не собирался подвергать здесь этот незначительный эпизод многолетней давности всестороннему разбору. Главный его смысл состоял в том, что он заставил меня встрепенуться и осознать: наши с мисс Кентон отношения докатились – разумеется, незаметно, в течение многих месяцев – до неуместного панибратства. То, что она позволила себе так держаться со мной в тот вечер, вызывало определенную тревогу, и после того, как я выпроводил ее из буфетной и получил возможность немного собраться с мыслями, я, помнится, принял решение перевести наши рабочие контакты на более приличествующую основу. Но в какой мере описанный случай способствовал радикальным изменениям, которые в дальнейшем претерпели наши отношения, теперь очень трудно сказать. То, что произошло потом, вполне может объясняться и другими, более значительными факторами. Такими, к примеру, как проблема свободных дней мисс Кентон.

* * *

С первого появления мисс Кентон в Дарлингтон-холле и почти до того случая в буфетной ее свободные дни распределялись по определенной схеме. Раз в полтора месяца она брала два дня и отправлялась в Саутгемптон проведать тетку или же, следуя моему примеру, вообще не брала свободных дней, разве что в доме наступало затишье, и тогда она весь день гуляла вокруг дома и читала у себя в гостиной. Но потом, как я говорил, все изменилось. Она вдруг начала пользоваться всеми положенными ей по контракту выходными; каждый раз исчезая с раннего утра, она никому ничего не говорила и только сообщала час, к которому собиралась вернуться вечером. Конечно, она брала только то, на что имела право, и поэтому я счел неуместным дознаваться об этих ее вылазках. Но, видимо, такая перемена меня все же тревожила, потому что, помнится, я коснулся ее в разговоре с мистером Грэмом, дворецким-камердинером сэра Джеймса Чемберса, – добрым моим коллегой, с которым, кстати, я, видимо, потерял теперь связь, – когда мы как-то вечером сидели у камина во время одного из его регулярных приездов в Дарлингтон-холл.

В действительности я и сказал всего одну какую-то фразу в том духе, что экономка-де «последнее время немного не в своей тарелке», так что мистер Грэм меня удивил, когда кивнул головой, подался ко мне и с проницательным видом заметил:

– Я все ждал, сколько это еще протянется.

Я спросил, что он имеет в виду, и он продолжал:

– Вашу мисс Кентон. Сколько ей сейчас будет? Тридцать три? Тридцать четыре? Упустила лучшие годы для материнства, однако наверстать еще и теперь не поздно.

– Мисс Кентон, – заверил я, – преданная своему делу профессионалка. Так получилось, что мне достоверно известно – заводить семью она не намерена.

Но мистер Грэм только улыбнулся, покачал головой и сказал:

– Не верьте экономке, когда она заявляет, что не хочет семьи. Да что там говорить, мистер Стивенс, одни мы с вами, здесь сидючи, сможем припомнить добрую дюжину, которые заявляли то же самое, а после выходили замуж и бросали работу.

В тот вечер я, помнится, самонадеянно отмел теорию мистера Грэма, однако впоследствии, признаюсь, мне стало трудно гнать от себя мысль о том, что целью таинственных отлучек мисс Кентон могли быть встречи с поклонником. Эти мысли и вправду вселяли тревогу, ибо, как легко догадаться, уход мисс Кентон стал бы для нас с профессиональной точки зрения потерей весьма значительной, от которой Дарлингтон-холлу было бы сложно оправиться. Больше того, я вынужден был признать и наличие других мелких признаков, косвенно подтверждающих правоту мистера Грэма. Так, поскольку получение почты входит в мои обязанности, я невольно обратил внимание на то, что мисс Кентон начала довольно регулярно – примерно раз в неделю – получать письма от одного и того же корреспондента, да еще и со штемпелем местной почты. Здесь, может быть следует подчеркнуть, что я никак не мог всего этого не заметить, учитывая что за все предыдущие годы ей пришло на адрес Дарлингтон-холла очень немного писем.

Наконец, в пользу мнения мистера Грэма говорили и еще более неопределенные приметы. Например, при том, что свои рабочие обязанности мисс Кентон продолжала отправлять со свойственным ей усердием, общее ее настроение стало подвержено таким разительным колебаниям, каких до этого я за ней не замечал. Периоды, когда она целыми днями – и без всякой видимой причины – ходила весьма жизнерадостной и веселой пугали меня почти так же, как ее внезапные и зачастую продолжительные приступы угрюмости. Как я сказал, она в любом настроении высоко держала свою профессиональную марку, но, с другой стороны, заботиться о благополучии дома в долгосрочной перспективе было моей обязанностью, и коль скоро эти приметы действительно подтверждали точку зрения мистера Грэма, будто мисс Кентон замышляет оставить место из романтических побуждений, проверить такую версию было моим прямым долгом. Поэтому на одной из наших ежевечерних встреч за чашкой какао я отважился задать ей вопрос:

– В четверг вы тоже уйдете, мисс Кентон? В ваш свободный день, я хочу сказать?

Я думал, она рассердится, но она, напротив, словно долго ждала случая поговорить на эту самую тему, ибо ответила даже как бы с облегчением: