Конечно же, грузчиком, упрекнул себя Вульм. Одноглазый солдат – еще ничего. Бывает. Но солдат без пальцев на ногах, даже бычьей силищи… Я бы зарезал такого, не вспотев. Надо приглядывать за парнем. Схватит с перепугу – кость сломает.

– Хочу есть, – пиршество голубей намекнуло мальчику о голоде.

– Ты ел час назад.

– Когда это было…

Каша со шкварками, вспомнил Вульм. Половина гуся. Миска бобовой похлебки. Вторая миска. Каравай хлеба. Ты, дружок, воевал с подливкой, как Гвадриль Могучий с Левиафаном. Я бы лопнул от такого завтрака. И ты снова голоден?

– Поехали, обжора. Возьмем тебе жареной кровянки.

На краю площади, там, где летом собирались бродячие музыканты, приплясывал колбасник. На его жаровенках грелась пара сковородок. Колбаса шипела, вздрагивала, плевалась жиром; колбасник ловко орудовал двузубыми вилками, переворачивая тугие кольца. На краю сковородок томился золотистый лук. Его колбасник время от времени сбрасывал в деревянную плошку: про запас.

– Кровяночки? – заорал торговец еще издалека. – С сальцем?

– Две, – согласился Вульм.

У мальчишки потекли слюни. Он повернул голову влево, всматриваясь в колбасу зрячим глазом. Щеки Натана, и без того красные от мороза, стали багровыми. Получив вожделенную пищу, он вцепился в поджаристый бочок, как волк – в добычу. Вторую колбасу Вульм оставил себе, и ел, не торопясь, приправляя удовольствие лучком.

Фонтаны-герои с ненавистью глядели на обоих.

– Око Митры, – вдруг сказал Натан, когда, покончив с колбасой, они вернулись на прежнее место. – Это оно, да? У Циклопа?

И выразительно постучал себя по лбу.

– Не знаю, – ответил Вульм.

Он плохо понимал, с чего бы ему откровенничать с мальчишкой. Но вопрос юного изменника терзал и самого Вульма. Хотелось выговориться. Парень глазаст, даром что одноглаз. Вдруг набредет на разгадку?

– В Шаннуране я видел рубин. В переулке, когда толпа убивала тебя – это был карбункул. Оба камня красные, но я различаю их без труда. Карбункул при свете солнца похож на тлеющий уголь. Рубин – на сгусток крови. Я разговаривал с Симоном. Он утверждает, что видел третий глаз Циклопа, когда приходил в башню Инес ди Сальваре. Они там повздорили… Если верить Симону, это был млечный опал. В нем мелькали багряные искорки, но в целом камень походил на луну. Если предположить, что Око Митры вынули из оправы, чтобы вставить в лоб сироте, зверенышу, вскормленному Черной Вдовой… Нет, не сходится. Когда я принес Око Митры заказчице, она и знать не знала о каком-то Краше, идущем по следу драгоценности. Слишком сложный план…

– Вы украли Око Митры не для себя? – изумился Натан.

– Украл? Хорошо, пусть так. Нет, парень, я старался под заказ. Кроме того, мне было любопытно: сумеет ли Вульм из Сегентарры как следует растрясти черные бездны Шаннурана? Гордыня во всем видит вызов…

– А кто заказал вам Око Митры?

– Ты еще не понял? – прищурился Вульм. – Инес ди Сальваре, хозяйка нашего любезного Циклопа. Среди магов ее звали Красоткой.

– Звали?

– Симон говорит, она умерла. И умерла чудовищем.

Пони заплясал на месте, пугая голубей. Копыта звонко цокали по булыжнику, покрытому наледью. Думая о своем, Натан взялся за поводья. Пони заржал от обиды, запрокидывая голову – мальчик не рассчитал силы, но быстро сообразил, что к чему.

– Не порви ему рот, – предупредил Вульм.

– Ага, – кивнул Натан. – Он сказал: «Чудовища всегда были добры ко мне.» Господин Циклоп так сказал. И добавил: «Я – твое чудовище…» Как вы думаете, господин Вульм… Он тоже будет добр ко мне?

Пурга началась, едва они выбрались за городские стены. Ветер только их и дожидался. Стоило отойти от ворот на десяток шагов, как он, злорадно свистнув, хлестнул по лицам снежной крупой. Играл с путниками, как кошка с мышами: спрячется, даст дух перевести – и с воем вылетит из-за бугра. Ударит мохнатой лапой, выпустит острые когти…

Магам хорошо, злился Натан. Небось, колдовством греются. Вон, от Симона пар валит… Шагал Симон грузно, тяжело, как оживший истукан. На каждому шагу старец глубоко проваливался в рыхлый снег. Снег скрипел, а казалось, это скрипят суставы древнего чародея. Циклопу, судя по его виду, было без разницы – снег, дождь, ураган… Вульма спасал плащ на волчьем меху и колпак, отороченный белкой. Хороший колпак, с наушниками. А у Натана шапка – одно название. Вот, опять в ухо снег набился! Так не только кривым, но и глухим заделаешься. Мальчик попробовал выковырять снег, и не преуспел. Раньше он бы легко проделал это с помощью мизинца. Теперь же мизинец в ухо не лез. Ну да, Натан – изменник. Грузчику нужны крепкие пальцы. А уши обычные, как у всех. Мальчик не удержался, потрогал второе ухо. Камень погромщика отсек мочку, но ухо зажило быстро. Еще Натан лишился пары зубов. Можно сказать, легко отделался.

Главное – живой.

Щеки мерзли. И нос. И кисти рук. Сунул руки за пазуху – чуть с пони не свалился. Уздечку-то как держать? Приспособился: в одной руке уздечка, другая за пазухой греется. Потом наоборот… К счастью, ветер притих, залег в буераках. Этой дорогой, вспомнил Натан, отец меня в город тащил. Словно в другой жизни было. Глаза – здоровый и незрячий – защипало, очертания холмов расплылись кляксами. Неподалеку из-под снега торчали обугленные балки и бревна. За пожарищем возвышался двухэтажный дом. Крыша провалена, двери и окна выбиты, стены – в траурных разводах копоти.

Разоренный госпиталь.

У мальчика застучали зубы. Он едва унял предательскую дрожь. Так и виделось: сугробы начинают шевелиться. Злодей-ветер отдергивает полог вьюжного савана – и из метели встают обгорелые мертвецы. «Ты вернулся, Танни! Мы ждали тебя…» Натан завертел головой, стараясь вовремя заметить опасность. Верхушки сугробов и правда шевелились, текли пушистыми змейками. Мертвецы лежат-полеживают, сказал он себе. А если что, рядом господа маги. И Вульм с мечом. С такими попутчиками бояться нечего.

«Лучше бы меня оставили в гостинице…»

– …Она говорила, – услышал мальчик слова Циклопа, – если камень бросить в воду, камень изменит форму. Обкатается, станет гладким. Если дерево бросить в огонь, оно изменит форму. Станет углем, золой, пеплом; частицей пламени. Если перо отдать урагану, останется голая ость. Что станет с камнем, деревом, пером, если их бросить в наши мысли? В знания, более могучие, чем вода, огонь и ветер? Не изменится ли их природа стократ сильней, чем мы предполагаем?

– Красотка слыла большим оригиналом, – морщась, отвечал Симон. Магу было трудно идти. Правую руку он поддерживал левой, словно нес тяжкий груз; а посох отдал Циклопу. – В какой-то мере она говорила о сути магии. Предмет, помещенный в мою ауру, меняется по моей воле. Давай в другой раз, Циклоп. Сейчас не время для теоретических диспутов…

Выбеленное снегом пепелище осталось позади. Сквозь вьюгу пробился охристый сполох. Почудилось? Нет, снова…