В марте наша рота получила специальное задание.

Перед нами стояла 25-я венгерская гонвед дивизия. Венгерские части были ненадежными, поэтому за этой венгерской дивизией у нас была еще одна линия обороны, заградительная линия, которую заняла наша рота. Там было очень тревожно, шевелились остатки кукурузы на полях, трещала подмерзшая земля, все время какие-то звуки. Русские посылали разведывательные группы и вытащили из наших окопов трех человек, когда они спали. Нам прислали вместо них трех человек в пополнение. Они заняли пулеметную позицию, которая была 100–200 метров позади. Это были старые товарищи, они были осторожными и спали по очереди.

16 марта началось большое русское наступление. Раз в неделю мы могли вернуться в бункер, на ротный командный пункт, на отдых. Мы как раз сидели в бункере, только вернулись из окопов, я ел разогретую на костре банку кукурузы. Тут один вбежал в бункер, закричал: «Тревога! Русские перед бункером!» Я быстро натянул одежду и выскочил из бункера. Два человека, наш старшина роты и еще один, с пулеметом MG-42 стояли в окопе и строчили. Они вынудили русских отступить, и мы смогли отойти. Начиная с 16 марта мы в Венгрии только отступали. Нас было 14 человек, нас выделили на оборону деревни. Венгерские девушки принесли нам очень острый куриный суп с лапшой и сладким перцем. Тут заместитель командира взвода сказал мне: «Манфред, посмотри в бинокль, что там происходит». Мы лежали перед деревней, и я видел, как наступают русские. Вперед с криками бежали абсолютно пьяные азиаты-монголы, первая линия нападения. Во второй линии были в основном коренные русские с лучшим оружием. И потом, сзади, была совсем тонкая линия – комиссары. Те, из первых двух линий, кто хотел отступить, немедленно расстреливались комиссарами. Так наступали русские. Пушечное мясо впереди. Поэтому потом, в плену, на Кавказе, в Сибири, в Казахстане мужчин не видел – они все были уничтожены как пушечное мясо, преступно уничтожены. Тогда заместитель командира взвода, у него уже был Железный крест первого класса и Немецкий крест в золоте, сказал, что мы подпустим Иванов на расстояние 50 метров, откроем огонь из наших трех пулеметов MG-42 и всех их перебьем. Мы открыли огонь на расстоянии 100 метров, не 50, и это был ужас. Как они кричали, когда мы открыли огонь, как дикие звери, как стада на Диком Западе в фильмах про индейцев. Страшные крики, я до сих пор их слышу. В конечном итоге был дан приказ отступить, мы отошли под защиту домов.

Мы всегда женщинам говорили: переоденьтесь в мужскую одежду, обмажьтесь навозом, лицо обмажьте золой, сделайте его черным, сделайте себя как женщин непригодными до такой степени, до какой возможно, чтобы русские испугались и подумали, что это мужчина. Когда мы наступали на Будапешт, мы взяли 16 маленьких городков, мы видели, что русские изнасиловали почти всех женщин и расстреляли всех стариков, которые, очевидно, пытались защитить женщин. Они застрелили даже собак. Мы рассказали это женщинам, они сказали, что мы преувеличиваем, что все не так плохо. Мы сказали, что мы это точно знаем. Представьте, нам было по 17 лет, и мы должны были рассказывать это женщинам.

После этого мы отступили. Большая часть русских вломились в эти дома, в которых были большие погреба с салом, ветчиной, вином – всем что угодно. Надо сказать, венгры в войну жили как в раю. Нам было запрещено заходить в кладовки с едой: «Мародеры будут расстреляны» – такие объявления висели в каждой деревне. Если бы кто-то из нас начал мародерствовать, его бы немедленно расстреляли. С этим было очень строго. Мы все должны были оставить русским. До женщин нам тоже запрещено было дотрагиваться, их мы тоже должны были оставить русским. К счастью, у нас было трое ХИВИ. Они были в эсэсовской униформе, с черными петлицами, без Мертвой головы, без знаков различия. Эти трое парней для нас мародерствовали: залезали в кладовки, опорожняли бочки с вином и так далее.

Мы отступали, часть русских, которые не остались в погребах, нас преследовала. Это была облава на нас. Я знаю, я в таких дома участвовал, когда зайца загоняют гончими собаками. В Венгрии с нами было точно так же. Первый номер расчета моего пулемета погиб. Был приказ, что если кто-нибудь окажется без оружия, то пойдет в штрафную роту или будет расстрелян. Так как я был вторым номером пулеметного расчета, а мой первый номер погиб, я должен был нести пулемет. Он тяжеленный! Русские нас полностью разбили. Мы шли по грязевому супу, падали в него, хлебая воду. Когда поднялись повыше, я оглянулся посмотреть, где иваны, и в этот самый момент увидел амфибии нашей роты. Они спустились к нам и вытащили нас наверх. Я подошел к одной машине, увидел там командира нашей роты, значит, он был еще жив. Он меня спросил: «Стрелок Динер, сколько вас осталось?» Я доложил, что только те, кто перед ним. В тот момент, когда я докладывал, раздался взрыв 76,2-миллиметрового снаряда, ратш-бума. Мы их так называли, поскольку звук выстрела и разрыв снаряда происходили одновременно: сначала «ратш», а потом сразу «бум». Снаряд разорвался прямо возле нас. Взрывной волной меня отбросило лицом в дерево. Я был весь в крови. Лейтенант мне сказал, чтобы я шел на перевязочный пункт. Я пришел на главный перевязочный пункт. Это была просто какая-то скотобойня. Все было в крови, валялись свежеампутированые конечности с торчащими из них кусками мяса, лежали свежепрооперированые солдаты, обложенные льдом. Мне очень хотелось пить, и есть тоже хотелось, мне дали кипяченую воду и гуляш с макаронами. Только я закончил с едой, пришел приказ: спасайся, кто может, – перевязочный пункт в опасности, подходят русские. Кто может бежать, должен уходить. Я вышел на какую-то дорогу. По ней отступала целая венгерская дивизия с абсолютно новым, чистым оружием и машинами. Я был ранен и должен был доехать до следующего перевязочного пункта. Если бы я не был ранен, то меня бы арестовали цепные собаки – полевая жандармерия, и безжалостно расстреляли бы. Я попытался на ходу залезть в кузов грузовика, но сидевшие там венгры начали бить прикладами по пальцам рук, когда я пытался залезть в кузов. Они нас предали, свиньи, трусливые собаки, и теперь бежали целой дивизией. Тогда я пошел дальше и, слава богу, вышел опять к своей части. Потом вместе с нашим обозом отступал до Рааба.

В обозе ничего не было, и я пошел снова на фронт. Мне не хватало еще трех отметок об участии в ближнем бою, чтобы получить значок. Мы ехали на амфибии. Мост через Рааб был занят русскими, а переплыть через реку мы не могли, поскольку машины были пробиты во многих метах пулями. Обершарффюрер, обер-лейтенант, по-армейски сказал, что будем пробиваться через мост. Мы застали русских врасплох, они не ждали, что мы будем прорываться через мост. Первые две амфибии помчались через мост, строча из MG-42 (это мне тоже было засчитано как ближний бой). Следующий тоже проскочил мост, а последние два русские подбили.

Мы отступали дальше, через австрийско-венгерскую, точнее немецко-венгерскую, тогда еще была Великая Германия, границу. Перешли границу у Шаттендорфа, Айзенштадта. Шли дальше, через Буклинский лес, гористая местность, до Винер-Нойштадт [Wiener Neustadt]. В Винер-Нойштадте были тяжелые бои, я получил еще один ближний бой. Из Винер-Нойштадта мы отступили в Баден у Вены. Там на аэродроме стояли Ме-262, первые реактивные самолеты в мире, тогда их было мало, они были редкостью. Горючего не было, и их взорвали. Потом мы дошли до Вены. Там я участвовал в боях в районе Зюд-Банхоф. В Вене было ужасно, были очень тяжелые бои. В Вене и южнее Вены мы женщинам, как обычно, говорили, что русские идут, сделайте как-нибудь так, чтобы вас не принимали за женщин, объясняли им, как это сделать. Мне было 17 лет, я покраснел, и мне было стыдно, когда одна венка на вопрос «Что вы будете делать, когда придут русские?» сказала: «Ну, мы раздвинем ноги». Можете себе представить?! Так она мне и сказала: «Ну, мы раздвинем ноги», я был потрясен. Потом мы на севере Вены обороняли Имперский мост, Райсхсбрюке [Reichsbrücke], и дунайский канал. Там мы построили предмостное укрепление, и наша рота должна была его защищать до последнего патрона, так нам было приказано. Там, в бою с русскими, я получил ранение в голову, мне стыдно, что ранение было сзади. Мой товарищ мне сказал, если бы ты был спереди, то тебя бы ранило тоже спереди. Я сказал, что у нас была круговая оборона, что я мог сделать, если русские нас окружили, в такой ситуации легко можно получить ранение сзади. Сначала был удар в голову, потом разлилось тепло, потом я потерял сознание, и в момент, когда я почти потерял сознание, я прямо перед собой увидел ивана. Он лежал с автоматом. Думаю, он убил бы всех нас. Всех раненых эсэсовцев они убивали. Мы не застрелили ни одного русского пленного, а они нас расстреливали. В этот момент, я не знаю, привиделось ли это мне или нет, я иногда думаю об этом по ночам, я увидел белую фигуру и услышал: «О bozhe, bozhe, molodoy escho chelovek» (здесь и далее латиницей выделены слова, произнесенные по-русски. – А. Драбкин). Что это значит, я примерно позже выяснил. И в этот момент, когда он уже практически меня застрелил, он промедлил. Приехала амфибия, и пулеметчик расстрелял всех русских. Меня до сих пор очень волнует то, что, скорее всего, он так же расстрелял это мое видение, эту женщину, которая практически спасла мне жизнь в ту секунду, когда русский хотел меня застрелить. Скорее всего, он ее застрелил, она тоже была нашим противником, это надо было сделать, чтобы мы оттуда выбрались.