должно оставаться сомнений, кто тут хозяин, и в наказании нет места колебаниям, нервозности или угрызениям совести со стороны наказывающего. Тогда опыт будет полезен и понятен для собаки, и она усвоит урок без возражений и желания отомстить. Как ни противна такая идея для существа социализированного типа, никакой сентиментализм и никакое пацифистское теоретизирование не могут скрыть тот факт, что уважение собаки можно завоевать насилием. Если есть доля истины в высказанном мной мнении о том, что моральные реакции Германии соответствуют стадному типу, которому принадлежат волк и собака, из этого следует, что ее уважение должно быть завоевано тщательным и решительным избиением; и Европа обязана ее научить элементарному уважению к другим нациям, от которых теперь Германия полностью свободна. Если позволить ей вывернуться на условиях, которые она хоть в малейшей степени сможет счесть победой или хотя бы не поражением, Германия продолжит ненавидеть нас, как продолжала ненавидеть свою жертву – Францию.

Политик, придерживающийся, как положено, исключительно человеческой точки зрения, наверное, сочтет невероятным и скандальным обращаться за подсказками в международной политике к поведению собак. Пропасть между этими сферами, возможно, не так непреодолимо глубока, как ему нравится думать; так или иначе, приведенная мной аналогия подтверждается доказательствами более уважаемого рода.

Восприимчивость отдельного немца к суровой и даже жестокой дисциплине хорошо известна. Простой солдат терпит побои сержанта и становится лучшим солдатом; оба они терпят издевательства офицера, тоже с выгодой; простой студент почти так же полно подчиняется профессору и так становится образцом научного совершенства; простой гражданин выполняет команды начальника, сколь угодно непродуманные и оскорбительные, и становится образцом дисциплинированного поведения; и наконец глава государства, сочетающий самые резкие методы сержанта, профессора и начальника, завоевывает не только рабское почтение, но и истинную славу.

Германия показала безошибочный путь к ее сердцу; Европа должна им воспользоваться.

Англия против Германии

Англия

Один из самых впечатляющих фактов о войне заключается в том, что в то время как Германия представляет собой тип совершенного агрессивного стада, Англия, возможно, является наиболее полным примером социализированного стада. Этому биологическому различию соответствуют различия в истории этих стран. Германия смоделировала свою душу по волчьему образцу и использовала возможности своего архетипа в течение пятидесяти лихорадочных лет развития; она уже является готовым продуктом, ее моральный идеал достигнут, и ей не к чему стремиться, разве что навязывать его миру. Англия взяла за образец пчелу и все еще бесконечно далека от воплощения своего идеала. В нерушимой безопасности своей земли в течение почти тысячи лет она неторопливо, даже лениво и с бесконечной медлительностью следовала своим путем ко все более тесной и глубокой социальной интеграции. Она невозмутимо и упорно, в грубом практическом духе, придерживалась задачи формирования общества, в котором люди могли бы жить свободно и в то же время быть гражданами. У нее не было никакой теории о себе, никакого осознания своей судьбы, никакой воли к власти. У нее почти не было национальных героев, и она всегда холодно относилась к своим великим умам, неохотно предоставляя им материал для экспериментов над народом, не слушала их разъяснений ее долга и ее имперской судьбы, предоставляя им шанс умереть за нее, провожая лишь нетерпеливым вздохом. Англия позволила своим неугомонным младшим сынам завоевать для нее империю, не выказала никакого удовлетворения и, будучи далека от того, чтобы трепетать от восторга завоевателя, сразу заставляла новые владения работать над проблемой, которой была постоянно поглощена. И по прошествии тысячи лет Англия, похоже, все так же далека от своей цели. Ее общество нерегулярно, неоднородно, нескоординированно, расколото на враждующие друг с другом классы: одни отягощены нищетой, убогостью, невежеством и болезнями, а другие – заблуждениями, предрассудками и чрезмерным самодовольством. Тем не менее ее терпение не поколеблено тем, что ей преподносили как неудачу; ее самообладание не изменилось от того, что она воспринимала как имперский успех. Она так же связана со своей судьбой, как и Германия, и должна продолжать свой путь к бесконечно далекой цели. Народы могут подражать ее методам и основывать архитектуру своей свободы на шатрах, которые она установила на обочине дороги, чтобы отдохнуть в течение ночи; она продолжит путь, не осознавая себя и своего величия, рассеянно вежливая с гениями, польщенная громкими пророчествами, однако дремлющая на проповеди, слишком неуклюжая, чтобы хвастаться или бахвалиться, слишком сдержанная, чтобы казаться сильной, слишком тупая, чтобы выслушивать лесть, слишком терпеливая, чтобы тревожиться, и при этом непреклонная, практичная и равнодушная к мечтам.

Трудно найти более удачную иллюстрацию характерных черт этих двух наций, чем их позиции накануне войны. Англия – эмпирик, была озадачена, беспокойна и встревожена перед лицом проблемы, которую ей грозило когда-нибудь изучить; Германия – теоретик, хладнокровная, «объективная», осознающая себя, была убеждена, что проблемы вообще нет.

Изучая сознание Англии в духе биологического психолога, необходимо держать в уме сообщество пчел, так же, как изучая сознание Германии, необходимо помнить о волчьем обществе.

Одним из самых поразительных феноменов, отмеченных исследователями пчел, является отсутствие в улье явных средств управления или руководства. Царицу, очевидно, ценят за ее функции, в число которых вовсе не входит управление. Важнейшие политические решения, насколько мы можем судить, возникают спонтанно среди рабочих пчел, и, независимо от того окажутся ли они правильными или неверными в будущем, выполняются без протестов и разногласий. Способность к единодушным решениям, несомненно, связана с ограниченным ментальным развитием индивидов; к примеру, у человека она намного слабее. И все же единодушие улья на удивление эффективно и успешно. Исследователи физиологии и психологии пчел были вынуждены – конечно, с осторожностью – предположить, что существа, живущие в таком тесном сообществе, способны сообщать друг другу и, соответственно, всему сообществу некие крайне простые понятия, создавая, так сказать, общий разум, который обретает, по крайней мере, во время кризиса, независимое существование. Такую концепцию трудно выразить в конкретных терминах и даже уловить иначе как в интуитивном озарении. Соглашаемся мы с ней или отвергаем, факт в том, что в обществах с очень тесными общинными привычками создается видимость того, что ими управляет своего рода общий разум – настоящий дух улья, хотя нет никаких следов какого-либо руководящего аппарата.

Тщательное изучение Англии производит впечатление, что работает некий фактор, сравнимый с духом улья. Это впечатление, возможно, не стоит воспринимать как совершенно фантастическое, если вспомнить, что островное положение Англии и долгая история навязали ей физическое уединение и единство, напоминающее, хотя, конечно, в меньшей степени, единство улья. Я, конечно, понимаю, что рассуждения о национальном духе нам очень знакомы. Однако они настолько расплывчаты,