Сколько любви в каждом ее слове, сколькосострадания в ее сдерживаемых слезах, сколько величия в ее нежной душе, какярок тот подлинный свет, что ложным сиянием окружает голову ее отца!

— Если я скрываю, где мы с отцом живем, тововсе не потому, что стыжусь его. Сохрани бог! Я не вижу причин стыдиться исамой тюрьмы. Напрасно думать, будто туда попадают только дурные люди. Я знаюочень много хороших, честных, трудолюбивых людей, которые очутились там понесчастью. И с каким сочувствием почти все они относятся друг к другу! Было быпопросту неблагодарно с моей стороны забыть о том, сколько мирных, беззаботныхчасов провела я в тюремных стенах; о том, какой чудесный друг нашелся у менятам в мои детские годы и как он любил меня и баловал; о том, что там я училась,там трудилась, там засыпала по вечерам спокойным сном. Только трусливое ибессердечное существо могло бы, помня все это, не питать хотя бы небольшойпривязанности к этим стенам.

Излив таким образом переполнявшие ее чувства,она доверчиво подняла глаза на своего нового друга и скромно добавила:

— Я не собиралась говорить так много, да ивообще мне до сих пор никогда не случалось вести подобные разговоры — кромеодного раза. Но мне кажется, так будет лучше. Я вчера высказала сожаление, сэр,что вы выследили, где я живу. Сегодня я уже меньше жалею об этом — даже совсемне жалею, вот только, если я очень путано говорила и вы — и вы меня не поняли.Этого я больше всего боюсь.

Он горячо и искренне заверил, что она можетэтого не бояться, и стал перед нею, стараясь сколько можно загородить ее ответра и начавшегося дождя.

— Теперь, — сказал он, — вы, надеюсь,позволите мне задать еще кое-какие вопросы, касающиеся вашего отца. У него многокредиторов?

— Да, очень много.

— Я имею в виду кредиторов, которые держат егов тюрьме.

— Да, да, очень много.

— Можете ли вы сказать мне (если нет, небеспокойтесь, я добуду эти сведения другим путем) — можете ли вы сказать, ктоиз них наиболее влиятельный?

Крошка Доррит подумала с минуту, затемответила, что в детстве ей часто приходилось слышать фамилию мистера ТитаПолипа, о котором говорили как о человеке весьма могущественном. Он былкакой-то важный чиновник, член совета по управлению или опеке над кем-то иличем-то. Жил он, помнится, на Гровенор-сквер[25] или где-то поблизости, изанимал высокий, очень высокий пост в Министерстве Волокиты. Казалось, она сюных лет была так подавлена мыслью о могуществе этого грозного мистера ТитаПолипа из Министерства Волокиты, живущего на Гровенор-сквер или где-топоблизости, что один звук его имени и сейчас повергал ее в трепет.

«Попробую повидать этого мистера Тита Полипа,— решил про себя Артур, — это не помешает».

Но Крошка Доррит словно перехватила его мысль.

— Ах! — воскликнула она, качая головой сотчаянием, притупившимся от времени. — Сколько людей пыталось уже освободитьмоего отца из тюрьмы! Увы, это безнадежно.

Она даже позабыла свою робость, честно стремясьпредостеречь его от бесплодных попыток поднять со дна затонувшие обломкикрушения; но ее взгляд, устремленный на него, ее кроткое лицо, хрупкая фигуркав плохоньком платье, и ветер и дождь — все это лишь укрепило его желание помочьей.

— Но пусть бы даже его освободили — хоть язнаю, что этого не может быть, — продолжала она, — куда бы он пошел, где и какстал бы жить? Я часто думаю, что сейчас такая перемена в его судьбе сослужилабы ему плохую службу. Быть может, на воле к нему относились бы хуже, чемотносятся здесь. Быть может, его не щадили бы так, как здесь щадят. Быть может,жизнь на воле оказалась бы теперь не по нем.

Тут в первый раз она не смогла удержать слез,и ее худенькие ручки, в которых так спорилась работа, судорожно сжались.

— А как бы он огорчился, узнав, что японемножку тружусь ради заработка, и Фанни тоже. Он ведь так тревожится о нас,сознавая беспомощность своего положения. Он такой добрый, такой хороший отец!

Артур помолчал, ожидая, когда уляжется этавспышка горя. Ждать пришлось недолго. Крошка Доррит не привыкла много думать осебе и не привыкла беспокоить других своими печалями. Он лишь успел обежатьвзглядом нагромождение крыщ и труб, над которым клубились тяжелые облака дыма,и лес мачт на реке, и лес колоколен на берегу, чьи очертания смешивались вомгле непогоды — и когда он вновь повернулся к ней, это была снова та тихая испокойная Крошка Доррит, которую он привык видеть за шитьем в комнате своейматери.

— Вы были бы рады, если б вашего братавыпустили из тюрьмы?

— О сэр, я была бы счастлива!

— Ну что ж, может быть, с ним будет не тактрудно. Вчера в разговоре вы упомянули о каком-то друге.

Крошка Доррит назвала фамилию этого друга:Плорниш.

А где он живет, Плорниш? В ПодворьеКровоточащего Сердца. Он простой каменщик, поторопилась объяснить КрошкаДоррит, как бы для того, чтобы Артур не строил себе иллюзий относительнообщественного положения Плорниша. Он живет в крайнем доме Подворья КровоточащегоСердца, там над дверью есть дощечка с его именем.

Артур записал адрес и дал Крошке Доррит свой.Больше ему пока не о чем было с ней говорить, но, расставаясь, он хотел бытьуверенным, что она готова положиться на него, и услышать от нее что-нибудь вподтверждение этого.

— Ну вот, — сказал он, пряча записную книжку вкарман. — А теперь я провожу вас обратно — ведь вам нужно вернуться, правда?

— Да, сэр, я сейчас прямо домой!

— Я провожу вас обратно, — слово «домой»резало ему слух, — и на прощанье попрошу вас считать, что отныне у вас есть ещеодин друг. Я не люблю пышных фраз и больше ничего не скажу.

— Больше ничего и не надо говорить, сэр. Выочень добры ко мне, и я вам верю.