сыне, но злодейка-судьба распорядилась так, что его единственным настоящим сыном навсегда осталась без вести пропавшая Лёлька.

С Павликом было легко, они отлично ладили. Алана научилась распределять время так, чтобы его хватало и на приготовление уроков, и на уборку квартиры и на готовку еды. А на прогулках можно было навестить бабушку – помимо прочего, братик оказался ещё и превосходным "партизаном" и ни разу не обмолвился словечком о том, куда они ходили. Так что в этом плане жить было можно.

Единственное, что сильно огорчало и удручало Алану – это то, что ей пришлось проститься с музыкальной школой. "Ни к чему нам эта блажь, – заявил отец. – Тоже мне, Бетховен! Перебьёшься и без музыки, деньги что ли, больше некуда девать?"

Алана не стала поправлять отца и говорить ему, что Бетховен не был скрипачом. Какой смысл? Он бы только больше обозлился. Вердикт был поставлен окончательный и бесповоротный, и ей не оставалось ничего другого, как смириться. Спасибо хоть скрипку, купленную бабушкой, у неё не забрали, и Алана отводила душу, играя младшему брату: малыш всегда слушал с удовольствием и даже хлопал в ладоши. Правда, делать это она могла теперь лишь тогда, когда они с Павликом оставались дома вдвоём. "Начнёшь при мне пиликать на этой дряни – выкину с балкона и её, и тебя!" – пригрозил отец. У тёти Нюры тоже частенько болела с похмелья голова, и за трели над ухом можно было прилично огрести.

******

Алана хорошо помнила день, когда он ударил её впервые. Случилось это незадолго до Нового года, Павлику тогда ещё не исполнилось и шести месяцев. К этому времени отец стал каким-то особенно нервным и агрессивным – дела на работе шли плохо, начальник постоянно к нему придирался (совершенно незаслуженно, по мнению папы), и потому он начал прикладываться к бутылке гораздо чаще обычного. Ничего удивительного, что недовольство начальника от этого лишь возрастало.

День клонился к закату. Павлик спал, Алана листала учебник. Взглянув на часы, она подумала, что брату пора бы уже проснуться и покушать. Уроки она почти доделала (остались какие-то мелочи) и, отложив книгу, отправилась на кухню – вскипятить воду, вымыть бутылочку и приготовить всё необходимое для кормёжки. Но большая жестяная банка из-под смеси оказалась пустой. Алана недоумённо потрясла её и нахмурилась – как же она умудрилась забыть купить смесь и едва не оставила Павлика голодным?

Девочка вновь посмотрела на часы. Половина шестого. Папа придёт с работы не раньше, чем через полчаса, и то при условии, что нигде не задержится по дороге. Прикинула, что до ближайшего магазинчика, торгующего детским питанием, минут десять ходьбы, значит, бегом – пять, плюс пять там, плюс пять обратно …по всем подсчётам выходило, что она успеет, главное, чтобы Павлик не проснулся. Но даже если проснётся – ничего страшного, она же быстро…

Можно было, конечно, попросить Марию Михайловну с первого этажа, которая сидела с Павликом, пока Алана была в школе, подняться к ним и покараулить малыша. Но пенсионерка такая нерасторопная, и притом ужасно болтливая, от неё точно не получится избавиться до папиного прихода. А если отец застанет Марию Михайловну у них в такой час, то он будет очень недоволен. Ведь перекладывать свои обязанности на других – это то, чему Алана лучше всего научилась в этой жизни, и папа не жалел никаких усилий, чтобы исправить в ней эту отвратительную черту. Нет уж, лучше она сама.

Алана оделась по-солдатски, за сорок пять секунд, натянув на себя колготки, пальтишко и шапку, и всунув ноги в сапоги. Ей повезло – в магазине оказалась нужная смесь, и совсем не было очереди. Довольная таким удачным стечением обстоятельств, она полетела домой но, едва ступив на порог, поняла, что на этом её везение закончилось.

Павлик по-прежнему спал, но посреди коридора, наклонившись к обувнице, стоял отец. Просто сегодня его окончательно допекла вся эта канитель на работе, он сказался больным и ушёл на четверть часа раньше.

– Ну, и где мы ходим? – поинтересовался папа.

Голос его звучал обыденно – тихо, спокойно, безэмоционально. Как всегда. Посторонний человек, окажись он случайно рядом, ни за что бы ничего не заподозрил. Все свои "воспитательные" речи с дочерью отец, как правило, начинал самым дружелюбным тоном, но Алана-то прекрасно знала о том, что стоит за этой наносной доброжелательностью, и моментально сжалась в пружину. Желудок свело судорогой.

Папа выпрямился и повернулся к ней.

– Это значит, так ты смотришь за братом? А я давно подозревал, что ты бросаешь его одного!

Алана вросла в пол. Взгляд её уперся в отцовский пиджак в районе выступающего живота – туда, где на месте оторвавшейся пуговицы торчали нитки. Но это же неправда! Она никогда не бросала Павлика, надо же было такому случиться именно сегодня. И почему ей не пришло в голову "обревизовать" банку со смесью десятью минутами раньше?

– Прогуливаемся, значит? С мальчишками, небось? С этим своим… хануриком рыжим?

Алана продолжала молчать. Что такое "ханурик" она не знала, но догадывалась, что речь идёт о Глебе, и что ничего хорошего под подобным словом папа подразумевать не мог. Она никогда ничего не рассказывала отцу о своих друзьях, и дома у неё Глеб ни разу не был – приглашать к себе ребят она боялась до одури. Но как-то он всё-таки узнал, видимо донесли "добрые люди".

Отец задумчиво смотрел на свою рослую, длинноногую дочку. Даже сейчас, в неполные одиннадцать лет, не смотря на дешёвое клетчатое пальтишко, рукава которого были ей коротки, и смешную вязаную шапку с помпоном, съехавшую на затылок, было видно, что она вырастет красавицей. "Ты представляешь, соседка Люся рассказывала, что с мальчиком видела её. Провожает каждый день до дома, сумку носит. Уже мальчишки начались, это в пятом-то классе!" – сказала недавно ему жена. "Точно в подоле принесёт в пятнадцать лет, – скрипнул он в ответ зубами. – Пусть только попробует. Убью на… и сучку, и подкидыша!"

– Отвечай! – как это обычно и бывало, безо всякого предупреждения, от дружеского тона враз не осталось и следа. – Где шлялась? С рыжим своим? Зажимаетесь уже, небось, во всю ивановскую?

"Папа, ты сошёл с ума! Глеб мне просто друг", – вертелось на языке, но Алана прекрасно понимала, что скажи она эти слова, и её не спасёт уже ничто на свете. Поэтому она лишь робко протянула отцу руку с пакетом, в котором болталась банка с детским питанием и, запинаясь, пролепетала:

– П-па-па… я всего лишь в магазин… десять минут… П-павлик… смесь…

Отец не дал