В качестве примеров трудностей Гесса Лейтген приводит его попытку выступить против Юлиуса Штрейхера, издателя откровенно антисемитской газеты “Der Sturmer”. Гесс преуспел до такой степени, что сумел вырвать у Гитлера обещание на следующий же день отправить Штрейхера в дисциплинарный батальон в качестве рядового. Но с приходом следующего дня фюрер изменил свое решение, и Штрейхер вернулся к чадам и домочадцам. Гесс сказал Лейтгену, что знает, что его считают мягкотелым, но, как и Борман, он должен избегать давления, чтобы не отдалить от себя Гитлера.

Вот как объяснил Лейтген дилемму:

«Как заместитель фюрера Гесс стоял перед выбором: играть сильную личность и проявлять волю или, как он часто говорил нам, делать скидку на то, что не может идти против всех рейхсляйтеров и гауляйтеров и провоцировать гражданскую войну. Гесс полагал, что не имеет права ставить Гитлера в такую ситуацию; по его мнению, лучше было шаг за шагом претворять в жизнь свои идеи в отдельных областях, представлявших особый интерес».

Эти признания служили попыткой Рудольфа Гесса оправдать собственное бессилие. Объективная часть его сознания ощущала червоточину в яблоке. Все же преданность и идеализм были в нем очень сильны, если не сказать – беспримерны, поскольку часть его души, положительно настроенная, спасшаяся от «пекла Вердена» и мрака послевоенного отчаяния, была выкована в солдатском братстве добровольческого корпуса. Это же братство наложило на него и отрицательный отпечаток: ненависть к «красным», сговорившимся за спиной сражавшейся Германии погубить страну.

«Подтверждением этому, – говорил Лейтген, – служил тот факт, что Гесс был буквально заражен патологической ненавистью к азиатско-большевистскому мировоззрению».

Пошаговое претворение в жизнь идей Гитлера Рудольф Гесс сосредоточил в идеологической области и наиболее явно, по словам Лейтгена, в вопросах религии, евреев и «Гитлерюгенда». Но первый, наиболее яркий симптом был описан Гансом Франком: все больше и больше дел стекалось в отдел государственного права заместителя, который «в силу непререкаемого авторитета Гесса… взял на себя практически всю правовую работу Рейха».

Франк, похоже, всю полноту вины возлагает на Мартина Бормана, поощряемого Гиммлером, Гейдрихом и Леем. Однако все они, кроме Лея, были людьми Гесса, и Борман на том этапе был наиболее преданным из них. Традиционное право государственной власти постепенно замещалось концепцией «революционной справедливости», исходящей из юридического офиса Гесса. Со времен войны на это, похоже, смотрели сквозь пальцы, что, в свою очередь, позволило Гиммлеру создать тайное государство террора, основанное на закрытом триумвирате: политической полиции, концентрационных лагерях и СС, обеспечивавшем обход всех законных процедур. Такая адская система позволила Гитлеру отомстить страшной местью всем своим врагам с 1924 года, со времен Ландсберга. «О, как только мне представится возможность, я отомщу страшно и беспощадно».

Именно в этом духе Гитлер управлял лагерями. Рудольф Хасс, ставший впоследствии комендантом Аушвица, описывал его инициативы, претворяемые в жизнь в Дахау инспектором концентрационных лагерей Теодором Эйке, беспрестанно повторявшим в приказах, предостережениях и назиданиях, что заключенные являются опасными врагами государства: «Посредством продолжительного воздействия в этом направлении он добился неприязни и ненависти к заключенным, не понятной людям непричастным». Изоляции от общества подлежали коммунисты, социалисты, активисты профсоюзного движения и другие политические и религиозные инакомыслящие, а их предполагаемых последователей и сочувствующих под страхом расправы вынуждали на безропотное послушание. Лагеря служили не только местом заключения неисправимых врагов государства, они порождали неясное и поэтому беспредельное чувство ужаса и представляли реальную угрозу для каждого гражданина Рейха, который осмелился бы сделать шаг в сторону или выступить с критикой режима. В конечном итоге власть Гиммлера основывалась на воле Гитлера, но ее осуществление обеспечивали правоведы Гесса, интерпретирующие закон в духе фашистского мировоззрения.

То же касалось и «еврейского вопроса», выделенного Лейтгеном. Начиная с марта 1933 года, без малого через шесть недель после прихода Гитлера к власти, евреи легальным путем постепенно вытеснялись из жизни германского государства, чему, в частности, способствовал и декрет, исключавший их право требовать компенсации за понесенный ущерб в результате погромов. В следующем месяце появился закон, запретивший евреям работать на государственной службе; шаг за шагом запреты распространились на трудовую деятельность и в других профессиональных сферах. В сентябре 1935 года печально знаменитый «Нюрнбергский закон», «защищавший германскую кровь и честь», запрещал браки и внебрачные отношения между евреями и гражданами германской и родственной крови. В преамбуле говорилось: «Руководствуясь тем, что чистота немецкой крови является необходимым условием для выживания германского народа, и исполненный непоколебимой решимости сохранить германскую нацию на века, Рейхстаг единодушно принял закон следующего содержания…»

Он был подписан Гитлером как руководителем государства, рейхсминистрами внутренних дел и юстиции и «заместителем фюрера, Рудольфом Гессом, министром без портфеля». Под этим документом свою подпись он поставил вполне осознанно.

Как следует из письма, отправленного Гитлеру за двенадцать дней до издания закона, в тот период Гесс активно занимался еврейским вопросом. Начинавшееся с обычного обращения «мой фюрер», оно касалось анализа, данного его братом Альфредом (заместителем Боля в «Иностранной организации»), результатов «спровоцированного евреями бойкота» германских потребительских товаров за границей. Как это ни парадоксально, но падение экспорта в большинстве стран, где бойкот имел место, было менее выраженным, чем общая средняя тенденция.

Письмо заканчивалось:

«Полагаю, что (анализ) будет полезен, особенно, если понадобится использовать его против тех, кто упрекает нас в том, что экономические трудности и проблемы с иностранным товарооборотом являются следствием обращения с евреями в Германии.

Хайль! Всегда твой

Рудольф Гесс».

Еврейский вопрос действительно составлял ядро мировоззрения нацистов: во-первых, потому, что причиной всех бед был мировой заговор евреев, и, во-вторых (что представлялось еще более важным), потому, что была необходимость очистить немецкую кровь от примесей «низшего типа», главную часть которых составляли евреи. Что бы там Гесс ни имел в виду, когда писал Карлу Хаусхоферу из Ландсберга о том, что в образованных кругах Гитлер говорил о евреях совсем не то, что перед народными массами, он сотрудничал с ним в создании «Майн кампф» и доподлинно знал потаенные мысли Гитлера. Он хорошо понимал, что еврейский вопрос был поднят не с тем, чтобы отвлечь внимание и найти козла отпущения, а потому, что волновал истоки гитлеровской мысли. И он знал, что на противоположном, положительном полюсе вопроса о чистоте крови покоилась концепция «господствующей расы».

С тех пор эта тема получила дальнейшее развитие. В Мюнхене в 1930 году вышли в свет две ключевые работы по нацистской философии: «Миф двадцатого века» Альфреда Розенберга и «Новая знать крови и почвы» Вальтера Дарре, коллеги Гиммлера. Обе они подчеркивали необходимость легальной защиты нордической крови путем отбраковывания низших «образцов» и активной селекции «идеального типа» внутри «замкнутого генетического источника». Гиммлер начал такую «защиту крови» в СС еще до того, как Гитлер пришел к власти; кандидаты в это элитное формирование (которое должно было стать расовым ядром новой Германии) отбирались по нордической внешности; при изъявлении желания вступить в брак они сами и их будущие жены должны были представить доказательства чистоты крови нескольких своих предыдущих поколений.