Сейчас дядя решил организовать нечто вроде разведки на пивоваренном заводе, выпускавшем «Бип», «банда сволочей» отказывалась вернуть ему завод, мало того — пыталась, наоборот, продать его на аукционе каким-то подозрительным бизнесменам. Владан, во всяком случае, именовал их либо «злоумышленниками», либо «преступниками». Все эти разговоры обострили у меня ощущение помойки во рту, ставшее, скорее всего, последствием вчерашних возлияний, и единственное, что я в этот момент думала о пиве «Бип», — что это кошачья моча и самый гнусный напиток, какой есть в Сербии. План Владана состоял в том, чтобы проникнуть на пивзавод инкогнито или представившись будущим хозяином, главой бывшего и будущего семейного предприятия, и обсудить с профсоюзом рабочих новую стратегию, которая поможет избежать грозящего краха и увольнений, когда предприятие закроют.

Они с kumʼом оставались на кухне ровно столько времени, сколько было нужно на то, чтобы выпить крепкий кофе и проглотить несколько бутербродов из кукурузного хлеба со slatko — абрикосовым джемом местного изготовления. Тем не менее Ален успел рассказать ему о наших проблемах с визами, и Владан, впихивая в gibanica с kajmakʼом и овечьим сыром кусочки колбасы, отозвался на его рассказ в своей обычной пессимистической манере. Нам придется пойти в префектуру полиции, где эти мерзавцы наверняка навешают нам лапши на уши, обдерут нас как липку, и вообще там будет дикое количество проблем. Произнося последнюю фразу, дядя засовывал оригинальные свои сэндвичи в старый американский рюкзак все того же цвета хаки, а по окончании этой нехитрой операции он следом за kumʼом удалился, пожелав нам удачи. Та-а-ак, стало быть, дорогие детки, выпутывайтесь из всех своих проблем сами, — спасибо, Владан, я отлично поняла, что ты хотел сказать.

Префектура полиции находится в редкостно уродливой бетонной громаде с глубокой воронкой от бомбы. Нет, не находится — находилась: в здание попала натовская баллистическая ракета, и от него сохранился только остов — остальное представляет собой зияющую рану, по которой свободно гуляет ветер. Внутри растут ромашки и всякая зелень, доказывая тем самым, что жизнь всегда берет верх и что природа сильнее всего, а значит — есть надежда…

— Черт! — говорит Ален. — Ничего себе начало для решения проблем с визой! Они наверняка использовали продукты обедненного урана, и мы сейчас наберемся тут радиоактивности… Впрочем, если она тут наличествует, то уже набрались!

Я возражаю: если радиоактивна эта развалина, то радиоактивен весь Белград, надо подумать и о такой возможности. Он не отвечает, но я чувствую — просто по его лицу читаю, — что беспокоится и побаивается.

Со времен войны многие учреждения перебрались на другие места.

— Второй поворот направо, считая от улицы Бирчанинова, — объясняет киоскер, продающий газеты.

Организация, где должны рассмотреть наше заявление, теперь на третьем этаже другого, тоже мрачного, но по крайней мере не тронутого бомбой здания. Лифт не работает. Поднимаемся по лестнице, какое-то время блуждаем по пустынным коридорам. Атмосфера конца света, народу никого — нам попались только два здоровяка в неряшливо надетых полицейских мундирах, они курили, болтали друг с дружкой и смотрели, как мы проходим, всем своим видом показывая: идите-идите, нам на все наплевать.

— Значит, вот как, Francuzi, бумаги у вас не в порядке? — весело спрашивает мужик лет тридцати, сидящий закинув скрещенные ноги на письменный стол.

Мужик толстоват, но сложен хорошо до неприличия, на нем светло-голубая сорочка с короткими рукавами, у него гладко выбритая голова и проницательные голубые глаза, которыми он смотрит в тревожные наши, пытаясь заглянуть в самые глубины души, чтобы понять, с кем имеет дело.

Подходит его собрат по оружию — еще более здоровенный, чем те двое, нам уже тут встретившиеся. Вид у новоприбывшего экзотический: он с длинными, подвязанными лентой волосами, густой спутанной бородой, в белой майке без рукавов, на руке вытатуирован гербовый щит с головой орла — символ Великой Сербии. Теперь они смеются над нашей просроченной визой вместе.

Ален пытается расставить точки над «i».

— Срок наших виз истекает через три дня. Только через три дня. И все, чего мы хотим, — остаться в Сербии еще на две недели. То есть продлить визы. Вероятно, существует способ это сделать?

Лысый мужик с проницательным взглядом осматривает нас по очереди и разражается гомерическим хохотом, длинноволосый коллега немедленно подхватывает этот хохот.

— Вы в дерьме по уши, Francuzi! Вам надо заполнить кучу документов, огромную кучу, целую гору, конца им нет, этим документам!

И он принимается изобличать сербскую бюрократию — истинно кафкианскую, медлительную, совершенно лишенную логики, более чем абсурдную, при которой никакие хлопоты не имеют смысла, разве что…

— Разве — что? — хватаюсь я за соломинку.

— Да, да, разве — что? — вторит мне Ален.

— Разве что у вас найдется восемьсот евро.

— Ско-о-олько-сколько?! — Я чуть не задохнулась. — Восемьсот евро?!

— Причем с каждого, — кивает Стальной Взгляд.

— Вот именно, — поддакивает Конский Хвост.

— Скажи ему, что об этом и речи быть не может, — говорит Ален, вглядываясь в татуировку длинноволосого.

— Об этом и речи быть не может, — перевожу я. — Как бы там ни было, денег у нас нет. — И добавляю: — Нет денег.

— Nema problema, — говорит Стальной Взгляд.

— Как угодно, — пожимает плечами Конский Хвост.

Минута молчания. Потом они, переглянувшись, снова начинают хохотать, и такого хохота мы еще не слышали: он не просто громовой, от него сотрясаются стены, он заполняет собой все пространство.

— Ха-ха-ха! Какие вы странные, Francuzi! Ха-ха-ха! Что вам ни скажешь — всему верите! — сквозь смех прорывается у хозяина кабинета, после чего он внезапно становится серьезным.

— За что еще он на нас нападает? — спрашивает Ален.

— Ни за что, они просто веселятся. Языки чешут. Ну, надеюсь. — Впрочем особой уверенности у меня нет.

— Ни черта не понимаю, что они говорят, — жалуется Ален.

— Тут переводить нечего, — твердо отвечаю я.

— Ха-ха-ха! Здорово я вас провел, Francuzi! Поимел я вас, ребятки, ух как я вас поимел! — умирает со смеху Стальной Взгляд.

И они с бородачом еще какое-то время ржут, глядя на наши растерянные физиономии.

— Какого черта вам тут делать, Francuzi? Зачем вы приехали в Сербию? Нечего тут делать, все отсюда бегут, кроме вас. Ха-ха-ха! Точно! Ой, до чего же вы смешные!

И снова став серьезным — так же внезапно, как в первый раз, — и глядя нам в глаза, продолжает:

— Что касается вашей визы, я вам скажу, как это дело обтяпать. Дружеский совет.