— Нервотрепка, Вовку похоронили… Руки, блин, чешутся, экзема опять началась.

— Я купила полькортолон. Сейчас же намажь руки.

Гена спросил, глядя в сторону:

— Ты знала Вовку до того, как мы поженились?

У Марины застыло лицо, она отвела со лба рыжеватую прядь и ответила:

— Знала.

— Насколько близко?

— Достаточно близко.

Гена стал грызть ноготь.

— Вот что, — мягко сказала Марина, — если тебе угодно будить призраки прошлого — ради бога. Но с тем же успехом мы можем поговорить о Саше Смирнове из четвертого отряда.

— Не понял.

— Он был барабанщиком, а я была беззаветно влюблена в него весь второй сезон пионерского лагеря «Лесная сказка», в июле восемьдесят шестого. Мне было одиннадцать лет. Сразу признаюсь: мы целовались за душевой.

— Барабанщик… — Гена помял виски. — Да, глупейший, конечно, разговор.

— Это точно.

— Почему ты мне не сказала про Вовку?

— Когда не сказала? Десять лет назад?

— Да когда угодно.

— В этом не было надобности. Ни тогда, ни после. Ген, в жизни есть явления, которые не нужно вспоминать. Это могут быть самые светлые явления. Но если ты точно знаешь, что они из прошлой жизни, то их надо раз и навсегда пролистнуть. Если же к этим явлениям возвращаться, если ворошить их, как муравейник, точить над ними слезу — то можно запросто испакостить жизнь нынешнюю.

— Это все философия. Твой юный барабанщик — это одно, а любовь с моим другом — совсем другое.

— А кто знал, что он твой друг? Мы познакомились в девяносто седьмом, на кафедре у Звадковского, я там писала диплом. А Вовка часто бывал в институте, приятельствовал со Звадковским, тот тогда вел во «Времени и мире» литературный раздел. Я зашла в кабинет к Звадковскому, он нас представил друг другу. Потом Вова явился в лаборантскую: интеллигентный треп, кофеек, то да се… Был хороший, вкусный роман, je ne regretted rien.

— А дальше?

— Через год роман выдохся. Потом я встретила тебя. Вот и все. Конечно, для меня было сюрпризом то, что вы близкие друзья. Когда ты стал показывать мне фотографии вашей компании и я увидела Вовку в обнимку с тобой на Селигере, мне понадобилось некоторое самообладание. Тысячу раз слышала, что Москва — маленький город, но не думала, что он настолько маленький. Когда ты сделал предложение, то первым делом я в подробностях представила: как Вовка сидит за свадебным столом, как он бывает у нас дома. И весь сопутствующий нерв, и неловкость, и случайные взгляды. Поэтому я пригласила Вовку на совет в Филях.

— Куда?

— Позвонила и сказала: Вова, надо поговорить. Давай встретимся и все бесстрастно обсудим. Все мины в фарватере, все кочки на болоте — от и до.

— А он?

— Он сказал: умница, правильно, никому не нужна эта литературщина, давай все обсудим, чтоб никому не навредить. Мы встретились на Речном вокзале, сели на теплоход и часа полтора проговаривали технику безопасности. Постановили, что просто прежде не были знакомы. Без затей — не были знакомы, и все.

— Как он вел себя после этого?

— Умно и тактично. Через пару месяцев мне уже казалось, что в ЗАГСе на Плющихе я увидела его впервые.

— И вы просто прокатились на теплоходе?

— Ну да. Посидели в буфете, выпили сухого вина. Через час-полтора сошли в Бухте Радости, Вовка поймал машину, мы вернулись в Москву. Кстати, есть фотография с того теплохода.

— Вот даже как, — хрипло сказал Гена.

— Нас снял один обалдуй. На нижней палубе гуляла компания, один был совсем на бровях, бродил по теплоходу с «Полароидом» и всех подряд щелкал.

— И ты все эти годы ее хранила?

— Я про нее забыла. Положила в конверт со школьными фотографиями и забыла. В прошлом году случайно нашла.

Марина встала. Гена исподлобья смотрел, как она сдвинула зеркальную створку шкафа и достала из туго набитого черного конверта полароидный снимок.

— Вот, смотри, — сказала Марина и протянула глянцевый квадратик.

Гена с опаской взял фотографию, посмотрел и длинно выдохнул.

За десять лет полароидный снимок выцвел, все на нем было в разных оттенках бежевого, и только в платье Марины еще угадывался красный цвет. Марина с Гаривасом сидели на палубной скамье.

* * *

Лобода пришел минута в минуту. Когда коротко тренькнул дверной звонок, Гена вздрогнул, а Бравик уронил футляр от очков. Все четверо вышли в прихожую, встали полукругом, Гена открыл дверь.

— П-п-привет, — сказал Лобода, — хорошо стоите. «В аэропорту Домодедово д-д-дорогого Леонида Ильича встречал К-к-константин Устинович Черненко с группой т-т-товарищей».

— Здравствуй, Саня, — сказал Бравик.

Лобода снял куртку и по-отечески, по-полковничьи, сказал:

— Ну что, размотали ч-ч-чалму? Хвалю. — Он пожал руку Гене. — Мистер Холмс… — Он шагнул к Никону и пожал руку ему. — Мсье П-п-пуаро… — Лобода пожал руку Худому. — Отец Б-б-браун… — Он взял в обе руки ладонь Бравика и покачал. — Мисс Марпл…

— Ладно, Сань, кончай кино, — сказал Никон.

Лобода снял ботинки.

— Ген, завари чай, пожалуйста, — сказал Бравик.

Гена ушел на кухню.

— К-к-как вы наткнулись на Вовины файлы? — спросил Лобода, опустившись на диван. — Случайно или к-к-как?

— Случайно, — сказал Худой. Он сел к письменному столу и включил настольную лампу. — Бравик смотрел фотографии и нашел снимок, где у меня рак. Потом он нашел закрытую папку. Я ее взломал, и там были запароленные файлы.

Лобода достал из кармана сигареты. Гена принес на разделочной доске пять чашек, сахарницу и блюдце с нарезанным лимоном. Потом он принес заварку и чайник.

— А г-г-где ты взял пароли?

— Напустил прогу декомпиляции.

— М-м-молодец.

— Рассказывай, — сказал Бравик. — Ты ведь знаешь: что в файлах?

— В общих ч-ч-чертах.

— Ничего не было, никто ничего не помнит, — сказал Гена. — А ты помнишь. Ведь помнишь?

— Я расскажу. — Лобода положил в чашку кружок лимона. — Т-т-только не факт, что вы п-п-поверите.

— Ты рассказывай, Сань, а мы послушаем, — сказал Никон.

— А не п-п-поверите — и ради б-б-бога. Это неполезное з-з-знание.

— Сань, давай к делу, — сказал Гена. — Ты знаешь что-то такое, чего мы не знаем. Рассказывай.

— Ну а что знаете в-в-вы? — доброжелательно спросил Лобода. — К-к-каково ваше т-т-толкование?

— Смотри, как менты интеллигентно изъясняются, — сказал Гена Бравику. — Учитесь, Киса.