— Не хотел, видно, задеть падишаха словом, что уготовил для описания натуры Хюррем.

— И правильно сделал муфтий Пашазаде, ведь говорят же: «Даже если с муравьем воюешь, будь осторожен».

— Что ответил султан?

— Султан ответил так, как и должен был ответить такой султан: «Я знаю, — сказал он, — что говорят старые мудрецы о людях. Ведь меня учил старый муфтий Али Джемали, что стал муфтием еще при моем деде Баязиде и направлял высокое правительство во время правления моего отца, Селима — да простит Аллах всем троим! Но ни старый Али Джемали, ни кто либо другой из седых мудрецов еще не говорил с хатун Хюррем и не видел ее…» — И что ответили улемы?

— Ученые улемы долго молчали. Султан не прерывал их молчания. И вот тогда сказал мудрый Кемаль Пашазаде. — И что же он сказал?

— Мудрый муфтий Кемаль Пашазаде раскрыл и сердце и уста и произнес: «Ты верно сказал нам, что хлебороб предназначен к пахоте и посеву, кузнец — к подковке коня, что приведут к нему, солдат — к тому, чтобы сражаться и погибнуть, если нужно, моряк — к плаванию, а ученый — к тому, чтобы сообщал свои мысли, основанные на науке и собственной мудрости. Ведь в этом их ценность, то, чего они стоят. И мы тебе говорим по совести своей и разумению: прекрасная хатун Хюррем обладает большим умом и возвышенной душой, что так умеет сочетать святые предписания Корана со своими мыслями, как сочетает великий зодчий Синан благородный мрамор с красным порфиром. Но что за сердце у великой хатун Хюррем, открытое или скрытное, ласковое или острое, — этого мы не знаем». — «Но я знаю, — прервал султан. — У нее доброе сердце, и поэтому радость отражается в ее душе и на ее лице!» — Что же сказал на это Мухиддин Сирек?

— Мухиддин Сирек повторил почти точь-в-точь слова Пашазаде и еще прибавил: «Как от хлебороба не требуют, чтобы он сеял больше, чем есть в его мешке, так и от ученого не требуют, чтобы он говорил больше, чем есть у него в голове. Вот около парка в дворце твоем блестит и смеется море спокойно и весело. Но нельзя узнать, не идет ли к синопскому берегу смерч через Черное море, и не осушит ли он Босфор, Золотой Рог и все Мраморное море, и не смоет ли волной Сарай». Султан молчал.

— А что сказал мудрый Пашазаде?

— Мудрый муфтий Пашазаде повторил за Мухиддином и так завершил свою речь: «Прекрасная хатун Хюррем принесет тебе великое счастье, или великое горе, а может, и то, и другое сразу… Ведь она обладает большим умом и возвышенной душой, что так умеет сочетать святые предписания Корана со своими мыслями, как сочетает великий зодчий Синан благородный мрамор с красным порфиром».

— А что сказал Мухиддин Сирек?

— Он опять повторил слова Пашазаде и добавил еще: «Великая хатун Хюррем умеет сочетать с собственной мыслью не только то, что содержится в Коране, но и то, чего там нет, как сочетает великий зодчий Синан воздушные пустоты с размером куполов святых мечетей и замкнутых обителей».

— И что ответил султан?

— Он ответил: «Вы же сами сказали, что не знаете смысла тайных знаков Корана. Может, хатун Хюррем как раз решила переплести что-то из Корана со своими желаниями?» — «Может быть», — ответил мудрый Пашазаде. «Может быть», — повторил Мухиддин Сирек.

Султан поблагодарил им и хотел одарить их великими дарами, что уже приготовил для них. Но оба улема даров не приняли, говоря, что сообщили ему то, что знали, и что обязаны были сообщить.

Наконец вельможи умолкли и в тишине разошлись по своим делам.

* * *

Но конца беседы двух ученых улемов Кизляр-ага не пересказал, ибо не хотел преждевременно порождать разные толки. Эта беседа звучала так:

— Заметил ли ты, друг, что новая султанша сослалась на то место в Коране, где Пророк Магомет предписывает брать лишь одну жену, подобно пророку христиан…

— Я заметил, о мой друг, что новая султанша сослалась на это место в Коране, в котором Пророк Магомет предписывает брать лишь одну жену, подобно пророку христиан.

— Допускаешь ли ты, что новая султанша может раз вязать невиданную борьбу против всего гарема падишаха?

— Да, друг мой, я допускаю такую возможность — она может развязать невиданную борьбу против всего гарема падишаха.

— А не допускаешь ли ты, что эта борьба может кончиться кровью и в покоях сераля, и в залах приемных покоев самого падишаха — пусть Аллах сохранит от крови дом его — и на улицах Стамбула, и во всем государстве…

— Да, допускаю, что борьба может окончиться кровью и в покоях сераля, и в залах приемных покоев самого падишаха — пусть Аллах сохранит от крови дом его — и на улицах Стамбула, и во все государстве.

— Тогда не думаешь ли ты, что нам следует поведать об этом Большому совету улемов и хатибов?..

— Я думаю, мой друг, что мы действительно должны сообщить все улемам и хатибам…

— Но не будет ли, по-твоему, Большой Совет улемов и хатибов слишком долго выжидать, опасаясь гнева Сулеймана, сына Селима?..

— По-моему, Большой совет должен и выжидать, и опасаться гнева Сулеймана…

Так же думал и Кизляр-Ага: небезопасно гневать Сулеймана, сына Селима. Поэтому никому и не рассказал о том, что говорили друг другу высочайшие улемы, Кемаль Пашазаде и Мухиддин Сирек.

* * *

Все в голос повторяли по всей столице, что падишах готовится к большой свадьбе с бывшей служанкой…

Недовольные этим фактом еще надеялись на мать падишаха, на то, что она сможет помешать этому.

Мать падишаха и правда говорила с сыном о свадебных приготовлениях, но что именно, никто не знал. Говорила она и с будущей невесткой. Но и это, как ни странно, осталось тайной. Лишь всякие глухие вести ходили среди прислуги и обитательниц сераля. В серале, роясь как осы, злобные знатоки здешних порядков размышляли над тем, что невольница может дать в качестве приданого. Ведь ханские дочери подносили золотые ключи от городов и большие богатства.

«Тут даже неясно, кому калым отправлять, никому ведь неизвестно, где у нее род и дом», — говорили завистливо матери знатных турецких родов, имевшие дочерей на выданье.

Настенька будто во мраке смотрела на приготовления к большой свадьбе и осматривала прекрасные дары «сатшу». Как во мраке стояли перед ней воспоминания о первой ее свадьбе и первой любви. Она невольно страшилась того, что эта свадьба закончится так же неожиданно, как и первая.

Три достойнейшие турецкие женщины по старому обычаю осмотрели Эль Хюррем на предмет девственности. Ведь права потомства крови должны были подтверждаться без всяких сомнений, потому что никто не может знать, не заберет ли Аллах первенца падишаха от другой женщины.

Этот осмотр так встревожил невинную Настю, что она скрывала лицо руками, пока темная ночь не легла на сады падишаха. С сильнейшим волнением, с молитвой обратилась она к Матери Того, от кого она отреклась, и ей приснился очень странный сон.