тоннажу флот. Армия комплектовалась по принципу воинской повинности. Из всех подданных Российской империи — кроме жителей недоступных и отдаленных мест, инородцев Сибири, некоторых кавказских народов и жителей Финляндии — на действительную воинскую службу по жребию призывался каждый третий, остальные зачислялись в ополчение, где проходили краткосрочные сборы. Срок службы составлял 3 года в пехоте и артиллерии и 4 года — в прочих родах войск.

Армия, внушавшая уважение своей численностью, вместе с тем сильно отставала от вооруженных сил крупных мировых держав по техническому оснащению и по возможностям быстрого развертывания из-за слабости транспортной инфраструктуры. Эти недостатки наглядно проявились во время войны с Японией, обернувшейся сильнейшим ударом не только по престижу России, но и по ее вооруженным силам. Впервые великая европейская держава потерпела поражение на азиатской периферии. На эту войну Россия — уже в начале века — истратила свои стратегические резервы и неприкосновенные запасы. И это при том, что из-за слабости собственной промышленной базы и возможности организовать нам блокаду страна должна располагать бóльшими резервами и запасами, чем любая другая великая держава. «Наши сухопутные силы расстроены и крепости в таком состоянии, что представляют для противника готовый трофей; вместе с тем Россия не имеет и флота»[330], — признавал военный министр до 1909 года Александр Редигер. Японцами были потоплены или захвачены 69 боевых и вспомогательных судов, в том числе 15 эскадренных миноносцев, 11 крейсеров, 22 миноносца. Перестал существовать не только Тихоокеанский, но и Балтийский флот, который почти весь был послан на Дальний Восток. Проявились пороки организации армии, недостатки в боевой подготовке и выучке. После русско-японской войны было не до немедленной реформы армии, необходимой для наведения порядка внутри страны и прекращения смуты, которая, в свою очередь, ударила по экономике и привела в большим проблемам с бюджетом, в том числе с военным.

«Таким образом, перед русским военным ведомством все время стояла дилемма, либо сократить численность армии, либо гнаться за дешевизной содержания, — справедливо подчеркивал генерал-лейтенант Николай Головин. — Военное ведомство выбрало второй путь и в этом отношении… перешло предел допустимого»[331]. Состояние вооруженных сил стало расцениваться как критическое. Генерал Алексей Поливанов опишет в Думе, как оно выглядело в 1908 году, когда он был помощником военного министра: «Не хватало почти половины комплекта обмундирования и снаряжения, потребных для выхода в поле армии военного состава, не хватало винтовок, патронов, снарядов, обозов, шанцевого инструмента, госпитальных запасов; совсем почти не было некоторых средств борьбы, на необходимость которых указывает как опыт войны, так и пример соседних государств: не было гаубиц, пулеметов, горной артиллерии, полевой тяжелой артиллерии, искровых телеграфов, автомобилей… Скажу коротко: в 1908 г. наша армия была небоеспособной»[332].

Политическая стабилизация, за которой последовала и финансовая, позволила наконец приступить к назревшим преобразованиям. Они были связаны, главным образом, с именем генерала от кавалерии Владимира Сухомлинова. Еще во времена русско-турецкой войны 1877–1878 годов он командовал кавалерийской дивизией, с 1908 года возглавил Генштаб, а через год был назначен военным министром. Последовали шаги по увеличению оборонных расходов, совершенствованию стратегии и тактики, качества подготовки войск, повышению престижа армии и военной службы. Военные расходы выросли с 556 млн рублей в 1908 году до 826 млн в 1913-м, хотя все равно это было на четверть меньше того, что тратила Германия[333]. Началось перевооружение артиллерии современными типами орудий (так, в составе корпусной артиллерии появились орудия навесного огня), были впервые созданы управление военно-воздушного флота, автомобильная служба, реформированы службы «ремонтирования» кавалерии, связи, санитарный и ветеринарный отделы армии, мобилизационная часть, программы обучения в военных учебных заведениях, введена практика сверхсрочной службы для нижних чинов.

Началось возрождение российского флота. Морское министерство поставило целью создать такой флот, «который дал бы нам возможность достигнуть господства на Балтийском море и угрожать берегам Германии». В 1909 году на деньги, полученные в обход Думы, были заложены первые после русско-японской войны линкоры. Тогда же начались закладка и заказ за рубежом несколько десятков новых судов всех классов, включая 7 дредноутов, первый из которых — линкор «Севастополь» — поступит на вооружение лишь в сентябре 1914 года[334]. Программу развития Черноморского флота Дума примет за месяц до войны.

В 1910 году была одобрена военная программа, рассчитанная на 10 лет, общим объемом 715 млн рублей. Как не без оснований замечал советский историк экономики А. Сидоров, «это была программа штопанья небольших прорех в оснащении армии»[335]. К такому же выводу пришло и руководство страны, особенно после подготовленной тогда же в управлении генерала-квартирмейстера Юрия Данилова записки «Силы средства и вероятные планы наших западных противников». В ней указывалось, что Германия и Австро-Венгрия превосходят Россию в численности войск первой линии, и в их руках находится стратегическая инициатива, которая делала реальной реализацию той части плана Шлиффена, которая предусматривала стремительный охват русских сил в Привисленском крае. На основе этого анализа и консультаций с союзниками верховная власть утвердила директивы, в которых вероятными противниками назывались Германия, Австро-Венгрия и Румыния. по оценкам, превосходившие русскую армию в быстроте мобилизации и сосредоточения. Предлагалась в целом оборонительная концепция ведения боевых действий, хотя говорилось о возможности перехода в наступление «в зависимости от обстановки»[336].

Однако наращивание военной мощи было делом не простым, существовали немалые ограничители — финансовые и общественно-политические. Министерство финансов заметно урезало запросы военных, справедливо заявляя, что страна с подорванными финансами не способна обеспечить собственную обороноспособность. И у политики усиления боевой мощи не было сильной общественной поддержки. Армию в начале века прогрессивная общественность не уважала. «Военная служба считалась уделом недостойным: по господствовавшим в то время в интеллигенции понятиям, в «офицеришки» могли идти лишь фаты, тупицы либо неудачники — культурный же человек не мог приобщаться к «дикой военщине» — пережитку отсталых времен»[337]. Директор гимназии считал для себя позором, если кто-то из его выпускников выбирал военную карьеру.

Рассмотрение правительственных планов в Государственной думе неизменно наталкивалось на сопротивление по двум линиям. Одна напирала на вред милитаризации. «Мы ежегодно тратим до миллиарда на армию и флот и все-таки не имеем пока ни флота, ни готовой к войне армии. Но тот же миллиард, вложенный в какое хотите культурное дело, мог бы сдвинуть нас с мели… Под страхом нашествия тех самых врагов, которые трепещут нашего нашествия, мы обираем, что называется, у нищего суму, выколачиваем подати»[338], — возмущался в 1912 году популярный публицист «Нового времени» Михаил Меньшиков. Другая подчеркивала бездарность всех конкретных планов правительства. Лейтмотивом выступлений крупнейшего думского знатока по военным вопросам