здесь высокое смешивается с низким, ничего не происходит всерьез, все образы отсылают одновременно к множеству других образов и одновременно лишены всякого значения и так далее. Вместе с мифами о традиционных маскулинности и феминности («Любэ», Олег Газманов, «Блестящие», Александр Буйнов, Анжелика Варум), неизбежно превращающихся в (само)пародию, здесь встречаются и сюжеты с альтернативными концептуализациями гендера, сексуальности, субъективности и идентичности. Татьяна Третьякова[342], например, описала клип Наташи Королевой «Маленькая страна» (1995) как квир-кибер-феминистский проект, в котором борьба с гендерной дискриминацией сочетается с критикой политики идентичности и вниманием к эффектам современных технологий. Стивен Амико проанализировал гомоэротические аллюзии в творчестве известных российских артистов, используя концепцию «духовной гомосексуальности» российского философа Василия Розанова[343]. В публицистике также не раз отмечалось, что в 1990-е и начале 2000-х многие исполнительницы и исполнители с разной степенью провокационности и открытости обращались к квир-темам и эстетике: среди них — «На-На», Валерий Леонтьев, «Гости из будущего», Филипп Киркоров, Борис Моисеев, Шура, «Тату», «Руки вверх» и другие[344]. Можно с уверенностью сказать, что российская поп-сцена этого времени представляет собой довольно богатый, но пока что крайне мало исследованный архив мифологических сюжетов, заслуживающих пристального внимания со стороны феминистских и квир-теорий.

Как утверждает киберфеминистка Донна Харауэй, мифы «структурируют наши воображения личных и социальных возможностей»[345]. И одна из задач феминистских исследований заключается в перекодировании мифов, в том числе производимых поп-сценой, в соответствии с ценностями гендерной, расовой и классовой справедливости. Сама Харауэй разработала концептуальную и политическую мифологию киборга — фантазии, «отображающей нашу социальную и телесную реальность, а также ресурса воображения, подсказывающего ряд весьма плодотворных комбинаций… Киборг решительно привержен частности, иронии, интимности и перверсии. Он оппозиционен, утопичен и совершенно лишен невинности»[346]. Киберфеминистский киборг — это мифологическая фигура ультрасовременного трикстера, который все время нарушает все границы и ускользает от всех определений. Он является одновременно и машиной, и человеком, и животным, и растением, и женщиной, и мужчиной, и ничем и никем из этого. Словно шаман, пребывающий в перманентном коммуникационно-психоделическом экстазе, он перемещается между различными состояниями бытия, между множеством мерцающих форм сознания и восприятия. Киборг ничему не хочет нас научить, однако его фигура может открывать новые способы практиковать свободу по ту сторону границ сексуальности, гендера, биологического вида и онтологических категорий.

Но киберфеминистская мифология не сводится только к одному первомифу. Она постоянно расширяется, реплицируется и мультиплицируется, прикрепляясь к подходящим субстратам. И цель данной статьи — создать топологию альтернативных феминистских мифов, произведенных представительницами постсоветской поп-сцены. Я буду обращаться к творчеству трех певиц — Жанны Агузаровой, Линды и Глюкозы — в качестве отправных точек для разработки концептуальных и политических расширений для феминистской теории и исследований поп-культуры. В центре моего внимания будут создаваемые этими и вокруг этих исполнительниц мифологии, причем исследую я их не с помощью аналитического разбора, но скорее через их гибридное скрещивание с идеями феминистских, квир- и постструктуралистских теорий. Я буду исходить из предположения, что каждая из исполнительниц создает свою альтернативную феминистскую трикстер-мифологию, задействующую либо внеземные формы существования (Агузарова), либо процессы становления (Линда), виртуальный мир (Глюкоза). Вместо того чтобы рассматривать поп-культуру лишь в качестве объекта теоретического анализа, я буду использовать ее в качестве эффективного инструмента в построении альтернативных феминистских мифосмысловых и концептуальных проектов. Произведения поп-культуры всегда полисемичны, они открыты к разным прочтениям и интерпретациям. Собственно, исследовательская задача заключается не в том, чтобы «открыть» уже существующий смысл, но в том, чтобы включить исследуемый объект в процесс производства новых смыслов/мифов. Таким образом, исследователь неизбежно принимает участие в конструировании описываемого и анализируемого объекта.

Выбор Агузаровой, Линды и Глюкозы в качестве отправных точек в процессе производства альтернативных феминистских поп-мифологий в некоторой степени произволен. Нельзя сказать, что творчество этих певиц само по себе выстраивается в некую последовательность или традицию, как нельзя и настаивать на обязательной преемственности между ними. С другой стороны, на советской/российской эстраде, по крайней мере со времени появления на ней Аллы Пугачевой, несменяемой поп-королевы, существует традиция, в которой женский образ оказывается образом кого-то другого. Арлекина — в случае Аллы Борисовны, инопланетянки в случае Агузаровой, вороны постапокалипсиса у Линды или ожившей героини компьютерной игры у Глюкозы. Это превращение в другого всегда связано с карнавальностью, иронией, шутовством, пародийностью, оппозиционностью или даже юродивостью, подрывающей установленные культурно-политические каноны и нормы[347]. Безусловно, Агузарова, Линда и Глюкоза продолжают традицию, пусть и несколько еретически, заложенную Аллой Борисовной. Все они — постсоветские популярные эстрадные исполнительницы, изобретающие нестандартные сценические образы и мифы, не пугающиеся нового, странного и провокационного, всегда готовые дать очередную пощечину общественному вкусу. Кроме того, в своем творчестве все они отказываются[348] играть роль сексуальных объектов, традиционно навязываемую женщинам в поп-культуре. Вместо этого они предлагают следовать альтернативным способам саморепрезентации и воображать другие формы отношений между людьми, технологиями, природой и даже инопланетянами. Именно исходя из этих сходств я объединяю их в общую категорию создательниц альтернативных феминистских поп-мифологий.

Важно также отметить, что, говоря об Агузаровой, Линде и Глюкозе, я буду вести речь не столько о «живых людях», сколько об их медиаобразах, которые возникают из музыкальных, поэтических и журналистских дискурсов. Естественно, что над созданием поп-образа трудится не только сама исполнительница, но и довольно большой коллектив разнообразных специалисток и специалистов. Тем не менее я буду заходить на крайне увлекательную и запутанную территорию исследований самого процесса производства медиаимиджей только вскользь. Вместо этого в моем фокусе будет функционирование уже готовых или, точнее, постоянно находящихся в процессе изготовления поп-образов. Другими словами, мне важно не то, кто «настоящий» автор текста, клипа или музыки, а те смыслы и интерпретации, которые они способны порождать и которые в более широком культурном поле ассоциируются с фигурой одной из рассматриваемых исполнительниц.

2. Жанна Агузарова: мифология космической вненаходимости

Как и любая мифологическая система, альтернативное феминистское воображение включает собственную космологию; в нашем случае эту космологию создала, конечно, Жанна Агузарова. Агузарова появилась еще на советской сцене в 1983 году в качестве вокалистки молодой столичной рок-н-ролл-группы «Браво». Она приехала в Москву из далекой провинции, из маленького села в Новосибирской области[349]; многие факты ее биографии, включая точную дату и место рождения[350], до сих пор остаются не до конца известными — певица не очень любит отвечать на стандартные журналистские вопросы и может указать наугад попавшееся место или даже иную планету в качестве своей родины[351].

В столице Агузарова оказалась без документов и какое-то время выдавала себя за Ивонну Андерс, дочь иностранных дипломатов. После одного из подпольных концертов Агузарова и остальные участники «Браво» были задержаны