Во вторник после обеда у него случилась колика, которая длилась два-три часа, не самая сильная из тех, что приходилось видеть, и до ужина у него вышли один за другим два больших камня.

Он [г-н де Монтень] не нашел у венецианских дам той хваленой красоты, которую им приписывают, даже если присмотреться к самым благородным из тех, что сделали это своим промыслом; но ему показалось более удивительным, нежели что-либо другое, весьма изрядное их количество – полторы сотни или около того[316], – и они тратятся на мебель и достойные принцесс платья, не имея другого дохода, кроме торговли собственными прелестями; и многие даже из тамошней знати имеют на своем содержании куртизанок – что всем и видимо, и ведомо.

Он нанимал для себя гондолу на день и ночь за два ливра, что составляет примерно семнадцать солей, больше ничего не платя гондольеру[317]. Продовольствие здесь так же дорого, как в Париже; но это вселенский город, где живут по лучшему счету, тем более что свита из слуг нам здесь была совершенно ни к чему, каждый ходил сам по себе; и расходы на платье были те же, да к тому же тут совершенно не нужна лошадь. В субботу, 12 ноября, мы отбыли оттуда утром и прибыли в Ка’ Фузину.

КА’ ФУЗИНА, пять миль, где за два экю наняли барку, в которой разместили и людей, и багаж. Г-н де Монтень привык опасаться воды[318], но, полагая, что его желудок тревожит только движение, хотел проверить, не будет ли ровное и однообразное течение этой реки (учитывая, что судно тянут лошади) тоже беспокоить его, однако, попробовав, нашел, что это не доставило ему никакой неприятности. На этой реке надо было пройти двое-трое ворот[319], которые закрываются и открываются для проплывающих. Мы добрались до Падуи.

ПАДУЯ, двадцать миль, где и заночевали. Здесь г-н де Казалис распрощался со всеми и остановился в пансионе за семь экю в месяц, с хорошим жилищем и обхождением. Он мог бы там нанять и лакея всего за пять экю; однако это самые лучшие пансионы, где есть хорошее общество, в частности сьер де Мийяк, сын г-на де Салиньяка[320]. У обоих не было слуг, кроме гостиничного лакея или горничных, которые занимаются обслуживанием; у каждого там была своя комната, весьма чистая. Огонь в комнатах и свечи им предоставлялись. Обхождение, как мы видели, очень хорошее. Тут живут задешево, по очень хорошей цене, которая, по моему мнению, и есть причина, по которой многие иностранцы здесь селятся, даже те, кто не учится здесь. Тут не принято разъезжать по городу на лошади и чтобы никто не сопровождал. В Германии я замечал, что там каждый носит шпагу на боку, вплоть до чернорабочих. Но в землях этой Синьории все наоборот, здесь ее никто не носит.

В воскресенье, 13 ноября, после обеда мы уехали оттуда и отправились посмотреть воды, которые были от нас по правую руку. Он [г-н де Монтень] двинулся прямо к Абано[321]. Это деревушка у подножия гор, в трех-четырех сотнях шагов вверх от которой возвышается некое каменистое место. На этой довольно обширной высоте имеется много горячих ручьев и кипящих ключей, которые бьют прямо из скалы. Они слишком горячие возле своего истока, чтобы принимать ванны или пить. След от их течения совершенно серый, как пережженная зола; и они оставляют много отложений, напоминающих по виду твердые губки. Вкус у воды солоноватый и сернистый. Вся здешняя местность окутана испарениями, поскольку ручьи, стекающие отсюда со всех сторон на равнину, довольно далеко разносят эти жар и запах. Там имеется два-три домика, довольно плохо приспособленных для больных, куда эти воды подводят по желобам, чтобы можно было принимать ванны в помещении. Парит не только там, где есть вода, но и сама скала испускает пар через все свои расселины и трещины, отдавая жар повсюду, так что образуются некоторые места, где может улечься человек, и эти испарения его прогревают, заставляя потеть, что с ним вскоре и случается. Г-н де Монтень набирал эту воду в рот, дождавшись, чтобы она достаточно остыла и перестала быть такой горячей, и нашел, что вкус у нее скорее соленый, нежели что-то другое.

Потом по правую руку мы обнаружили аббатство Пралья, которое весьма знаменито своей красотой, богатством, а также учтивостью в приеме чужестранцев и обхождением с ними. Но он не захотел туда поехать, отговорившись тем, что всю эту местность, и особенно Венецию, собирается вновь осмотреть, но уже без спешки, в свое удовольствие, а в нынешнем посещении он ничего не оценил, поскольку оно было предпринято только из-за острейшего желания увидеть этот город. Он сказал, что не смог бы остановиться на отдых ни в Риме, ни в любом другом месте Италии, не познакомившись сначала с Венецией, и ради этого отклонился от прямого пути. В этой надежде он даже оставил в Падуе некоему мэтру Франсуа Буржу, французу, произведения аббата Кюзана, которые купил в Венеции[322].

Из Абано мы проехали в некое место на равнине, называемое Сан Пьетро, по-прежнему имея по нашу правую руку довольно близкие горы[323]. Это край лугов и пастбищ, который тоже местами весь в испарениях из-за этих горячих вод – некоторые из них обжигающие, другие теплые, третьи холодные; а вкус чуть более затхлый и притупленный, нежели у других, серного привкуса меньше, почти совсем нет, только некоторая солоноватость. Мы там нашли кое-какие следы древних построек. Вокруг имеются два-три жалких домишки для больных, но на самом деле все это довольно дикое, и я не собираюсь посылать сюда своих друзей[324]. Они говорят, что власти не очень-то заботятся об этом, опасаясь в первую очередь иностранных сеньоров. По его словам, эти последние воды напомнили ему воды Прешак близ Дакса[325]. След от этой воды отчетливо красноватый, и она оставляет на языке осадок; похоже, что он не нашел у нее никакого вкуса, но решил, что она более железистая.