— Посмотрите-ка на них, они там стоят лагерем в собственном дерьме! Может, они думают, что мы сдадимся, испугавшись их смрада?

Когда в карфагенском лагере вспыхнула чума, унесшая тысячи жизней и посеявшая уныние среди осаждающих, стало казаться, что сбываются самые радужные ожидания. Дым погребальных костров и невыносимый запах горелого мяса отравили окрестный воздух на много стадиев кругом. Сам Ганнибал заболел и умер. Когда известие об этом достигло города, люди возликовали, думая, что теперь карфагеняне снимут осаду и уберутся восвояси.

Теллия до такой степени ободрили все эти события, что он даже нанял несколько актеров-трагиков и подучил их появиться ночью, подобно призракам, среди могил, разрушенных карфагенянами, издавая громкие стоны и исторгая жуткие проклятия на пуническом языке. Не менее призрачные огни зажглись на кладбищах в безлунные ночи, а на темных деревенских тропинках, когда но ним проходили отряды карфагенян в поисках фуража и припасов, тоже стали внезапно появляться привидения. Суеверный ужас привел к еще большему смятению в рядах осаждавших, так что никто больше не отваживался покидать лагерь по ночам.

Однако новый полководец, Гимилькон, был не прост. Он призвал к себе прорицателей и велел им немедленно придумать средство задобрить духов мертвецов, изгнанных из могил, и сделать это наиболее впечатляющим и зрелищным образом. Жрецы, повопрошав богов, изрекли свое суждение: нужно совершить человеческое жертвоприношение.

И вот несчастного юношу из местных, обращенного в рабство в ходе предыдущей кампании, зарезали на алтаре, а тело его бросили в море. Затем Гимилькон объявил, что духи получили удовлетворение и отныне ход событий переменится к лучшему. И действительно, сильные ливни смыли прочь нечистоты, окружавшие лагерь, и положение заметно улучшилось. Объявив, что это означает начало исполнения пророчества жрецов, главнокомандующий велел немедленно возобновить работы по строительству осадного бастиона.

Теллий с беспокойством наблюдал за их неустанной деятельностью.

Тем временем Дионисий день за днем вновь завоевывал все большее влияние в Сиракузах, и когда союзная армия, насчитывавшая двадцать тысяч сиракузцев, десять тысяч наемников и двадцать тысяч италийцев из дружественных городов, подготовилась к выступлению, он уже имел чин одного из высших военачальников.

Накануне отбытия он велел извлечь прах Ареты из подвала, где тот покоился до сих пор, и поместить его в величественную гробницу, построенную по его приказу у Западных ворот, у дороги, ведущей в Камарину. Невероятно, но оказалось, что тело почти не подверглось разложению, и он истолковал это как чудо, ставшее возможным благодаря совершению акта мести, как знамение свыше, а вовсе не результат высокого содержания в почве соли, как считал Филист.

Похороны провели скрытно, после захода солнца. Когда массивная известняковая плита закрыла собой место погребения, Дионисий пожелал остаться в одиночестве и долго говорил с нею, в надежде, что она ответит. Наконец он уснул у подножия могилы, сраженный усталостью, и ему приснилось, что он падает со скалы вниз головой в хрустальный источник, дыхание его пресекается, и он переходит в состояние бесконечного и мучительного забытья.

Его разбудил Лептин, ставший для него кем-то вроде телохранителя и следовавший за ним повсюду, всегда держась на достаточном расстоянии, не слишком удаляясь при этом.

— Пошли, — сказал он, — пора возвращаться домой.

Союзная армия выступила на следующий день еще до рассвета: впереди двигались сиракузцы, за ними — наемники, замыкали колонну италийцы; конница охраняла фланги. В авангарде находился Дафней со своим штабом и, соответственно, Дионисий. Лептин скакал чуть позади, вместе со своим отрядом разведчиков. Конница состояла из одних только аристократов, не терпевших в своих рядах посторонних.

Весь путь от Сиракуз до Акраганта они проделали за неделю, провизию везли на судах, следовавших вдоль берега: время от времени с них спускали десяток груженных провиантом шлюпок, которым приходилось совершать по нескольку рейсов.

К вечеру седьмого дня пути показался Акрагант; они разбили лагерь вблизи от восточного крыла карфагенской армии. Дионисий тут же вскочил на коня и отправился на разведку вместе с Лептином, Битоном, Дориском и другими товарищами по Братству. Силы врага он оценил примерно в тридцать пять тысяч человек. Он также увидел, что город, конечно же, не является неприступным. Ему удалось разгадать и план неприятеля, согласно которому восточному крылу, располагавшемуся перед ними, несомненно, полагалось отбивать нападения сиракузцев, стремящихся оказать содействие жителям Акраганта, а основная часть армии готовила решительный приступ при помощи осадных машин и таранов, размещаемых на бастионе. Его возведение уже было завершено.

До наступления ночи он отправился к северной части стены, прячась за сооружениями западного некрополя, откуда можно было разглядеть бастион, достигавший теперь высоты плато, на котором стоял город. Для защиты от копий и стрел карфагеняне соорудили что-то вроде подвижного заграждения на колесах, обшив его сырыми кожами, обладавшими огнеупорностью, минимизировав таким образом опасность для людей, работавших на строительстве.

Возвратившись в лагерь и узнав, что там полным ходом идет совещание, он немедленно туда отправился.

— Первым делом, — заявил Дафней, — мы должны атаковать восточное крыло армии Гимилькона. Войска стоят на равнине. Мы нападем на них на рассвете, пока еще прохладно. Будем двигаться плотными формациями в восемь рядов глубиной; вместе с нами выступят сицилийские союзники — в центре, италийские — справа, наемники — слева. Конница по флангам.

— А если армия Гимилькона встретит нас в полной боевой готовности? — спросил Дионисий. — Я бы предложил выслать вперед конные разъезды, чтобы они двигались между нашими позициями и укреплениями карфагенян на западе и могли предупредить нас в случае их выступления.

Командующий конницей, аристократ из древнего рода, некий Кратипп, взглянул на него с некоторой досадой, словно тот сказал что-то обидное.

— Мне кажется, у тебя нет полномочий распоряжаться конницей, — произнес он, не скрывая своего высокомерия.

— Поступайте как хотите, — ответил Дионисий, — но мне представляется неразумным отклонять вполне здравое предложение, руководствуясь лишь соображениями престижа. Если бы это зависело от меня, я бы уже давно поместил тебя под арест по самому серьезному обвинению и условиях военного времени — обвинению в глупости.

Кратипп побледнел и схватился было за меч, чтобы кровью смыть оскорбление, но Дафней положил конец спору, хлопнув ладонью по столу. Филист, участвующий и совещании в качестве советника, не сумел сдержать лукавой улыбки.

— Мы вышлем вестовых, — объявил Дафней. — Конечно, надо знать, что творится за нашей линией укреплений.

— Могу я разъяснить свою точку зрения? — спросил Дионисий.

— При условии, что не станешь никого оскорблять, — разрешил Дафней.