По сравнению с прошлыми годами, возможности поехать в США из Китая уменьшились. Посетить Америку самостоятельно было почти невозможно, и даже командировки за казенный счет стали редкостью. Во всем университете была лишь горстка китайцев с материка. По случаю моего прибытия они устроили вечеринку; пока мы угощались картошкой фри, меня спрашивали о том, как дела в Китае. Поскольку международная почта шла до адресата почти месяц, а звонить по телефону было крайне неудобно, экспатрианты узнавали о Китае в основном из новостей на английском языке, а они освещали такой узкий спектр жизни, что с таким же успехом можно было изучать берег, наблюдая за несколькими камешками. Мы вспоминали о нашем детстве, когда могли общаться с друзьями в другом конце земного шара, просто открыв окно интернет-браузера. Нам казалось, что все это было в другую эпоху, в другом мире.

Когда мы обсуждали слухи о передаче власти от Дэн Сяопина Хуа Гофэну, «темной лошадке», про которого мало кто знал, кто-то позвонил в дверь. Какая-то женщина встала и сказала: «О, наверное, это…» – но имя я не расслышал. Она открыла дверь, и в комнату, опираясь на трость, вошла женщина. Я с любопытством взглянул на нее и замер, увидев ее лицо.

Она смотрела на меня, но не могла вымолвить ни слова.

Это был сон. Сон.

Цици, моя Цици.

В тот момент все вокруг меня – нет, вся вселенная – исчезло. Остались только Цици и я между небом и землей. Мы смотрели друг на друга, и наши глаза говорили то, что не могли сказать губы. Судьба жестоко подшутила над нами. После более чем десяти лет тягот и испытаний мы снова встретились на другом берегу Тихого океана.

Дрожа, мы подошли друг к другу, обнялись так крепко, словно от этого зависела наша жизнь, и зарыдали. Все остальные поняли, что происходит нечто экстраординарное, и удалились, оставив нас наедине.

Цици сказала мне, что в ту ночь ее ранили и она потеряла сознание. Когда она очнулась, она увидела проезжавшую мимо машину и закричала, зовя на помощь. Из машины вышли иностранцы, и она снова потеряла сознание… Оказалось, что машина принадлежала американской съемочной группе: телевизионщики прибыли, чтобы снимать репортаж в прямом эфире, но опасность вынудила их отступить. Они отвезли Цици в американское посольство, и там врачи ее перевязали.

Позднее Цици встретила Чай Лин и других студентов, которые прятались в посольстве. Они сказали ей, что я погиб. Пока Цици выздоравливала, пришла новость о том, что ей предоставлено политическое убежище. Находясь под защитой посольства, Цици покинула Пекин, город печалей, и вместе с остальными диссидентами прибыла в Нью-Йорк.

Поначалу Цици не знала, какая обстановка в Китае, и не хотела обращаться к своим знакомым, чтобы не причинить им вреда. Через несколько лет Цици удалось однажды приехать в Шанхай и навестить свою мать. Та сказала ей, что я женился и живу в Гуанчжоу. Чтобы не тревожить меня, Цици попросила мать ничего не рассказывать мне о ней.

из-за полученных ран она навсегда осталась хромой и потеряла возможность иметь детей. Здесь, в Штатах, она оказалась без поддержки и поэтому вышла замуж за какого-то старика, который бил и унижал ее. Она развелась с ним, а затем сумела получить стипендию и приехала учиться в этом университете.

Мы всю ночь рассказывали друг другу о том, что произошло с нами за эти годы, а затем обнялись и заплакали. Десять лучших лет нашей жизни мы потеряли из-за превратностей судьбы. Бесчисленное множество раз я повторял: «Прости», но что это могло изменить? Я поклялся, что всю оставшуюся жизнь буду заглаживать свою вину перед ней, буду дарить ей счастье, которое должно было принадлежать ей по праву.

Мы, естественно, поселились вместе, не обращая внимания на пересуды. Мы почти не разлучались, пытаясь наверстать то, что утратили в юности. Цици уже получила гринкарту, и пока я был с ней, я мог оставаться в Соединенных Штатах. Так как китайско-американские отношения еще больше ухудшились и Китай вступил в войну с Вьетнамом, Цици призывала меня остаться. Но я не мог забыть о Шень Цянь и моем сыне. С тех пор как я поступил в аспирантуру, Шень Цянь жила словно мать-одиночка; она с трудом могла содержать семью, надеясь только на то, что когда-нибудь я добьюсь успеха. Просто бросить ее я не мог: это казалось мне непростительным предательством.

Хотя мы с Цици в какой-то мере обрели счастье, на сердце у меня было неспокойно. Но я вел себя как трус – радовался тому, что происходит сейчас, и не смел думать о решении, которое мне предстояло принять.

10

В Нью-Йорке я провел больше года. Когда наша жизнь немного успокоилась, я ушел с головой в работу. Я прочел много книг, посвященных теории литературы, политике и философии, и чувствовал, что уровень моего понимания растет не по дням, а по часам. Я часто вывозил Цици в Бэттери-Парк; там мы смотрели на видневшуюся вдали статую Свободы и обсуждали судьбу Китая и будущее всего мира.

Мой американский наставник высоко ценил мои статьи. Он сказал, что в университете есть вакансия преподавателя, которая прекрасно бы мне подошла. Если бы я получил эту работу, то смог бы остаться в Соединенных Штатах и дописать диссертацию. Обрадовавшись, я немедленно написал заявление с просьбой назначить меня на эту должность. Но мне пришло письмо от Шень Цянь.

В мире нет стен, в которых нет ни одной трещины. Нас с Шень Цянь разделял Тихий океан, но слухи о нас с Цици добрались и до Китая. В своем письме моя жена вежливо, но твердо потребовала объяснений. После долгих раздумий я наконец решил ненадолго вернуться в Китай и объяснить ей ситуацию.

Цици хотела поехать со мной, но я попросил ее остаться. Если она появится на пороге вместе со мной, Шень Цянь может не выдержать, а мне хотелось поговорить с Шень Цянь наедине. Мы попрощались в аэропорту; Цици в ярко-зеленой куртке и с тростью в руках прислонилась к ограждению и стала смотреть, как я прохожу паспортный контроль. Я обернулся, чтобы посмотреть на нее.

Она была похожа на превратившуюся в камень женщину из легенды. Даже несколько десятилетий спустя ее взгляд и ее облик остались в моем сердце, словно их выжгли раскаленным железом.

Шень Цянь обрадовалась, увидев меня. Про свое письмо она ни разу не упомянула. Надев фартук, она сновала из кухни в комнату и обратно, готовила мои любимые блюда, часть из которых в США были недоступны: жареную свинину с соевой пастой, свинину с ростками бамбука, курицу с грибами… За обедом она не спрашивала о том, как я жил в США, а говорила только о местных новостях: теперь большинство товаров продавалось только по карточкам; крестьянам запретили владеть участками земли и заставили работать сообща в коммунах; в ее газете началась дискуссия о том, кто главный авторитет в марксистской философии… Сяобао играл у моих ног; игрушечный робот, которого я ему привез, привел его в полный восторг. Глядя на невинное лицо сына и на милую жену, я просто не мог заставить себя произнести слово «развод».

Когда мы легли спать, Шень Цянь обняла меня и страстно поцеловала. Собрав волю в кулак, я осторожно отстранился.

– Цянь, я должен тебе кое-что сказать.