— Никогда не прячься от меня.

Она замотала головой, широко распахнув голубые глаза.

— Я не могу. Я не могу... просто лежать тут. Голая.

Он снова прикусил мочку.

— Я ничего не говорил о том, чтобы просто лежать, милая. — Взяв ее руку, прикрывавшую груди, он втянул один пальчик в рот, лизнул подушечку, прикусил зубами.

— О... — Она вздохнула, взгляд метнулся к его губам. — Это у тебя очень хорошо получается.

Он медленно вынул палец изо рта и наклонился, чтобы поцеловать ее, долго и сладострастно.

— У меня не только это хорошо получается.

Ее ресницы взметнулись — она уловила в его словах чувственное обещание и негромко произнесла:

— Думаю, у тебя гораздо больше опыта, чем у меня.

В эту минуту не имело значения, что он спал и с другими женщинами. Сейчас он хотел только одного — познать Пенелопу. Быть тем, кто познакомит ее с наслаждением. Тем, кто научит ее брать и давать.

— Покажи, где ты хочешь почувствовать меня, — прошептал он.

Она вспыхнула, зажмурилась и замотала головой:

— Я не могу.

Он снова взял ее палец в рот и пососал. Голубые глаза открылись, неземные в пламени свечи, и отыскали его: Она следила за движением его губ. Миг был таким напряженным, что он испугался, как бы не кончить прямо сейчас.

— Покажи мне. Скажи «пожалуйста, Борн» и покажи.

— Пожалуйста, Борн.

И он захотел вознаградить ее за то, что она произносит его имя — его и больше ничье. Наклонился, начал нежно посасывать, а ее пальчик пополз к другой груди. Она прерывисто выдохнула:

— Да...

Его рука гладила ее по животу, спускаясь все ниже, ниже, затем поползла вверх и легонько ущипнула нежную кожу под грудью.

— Только не останавливайся, милая.

Пенелопа не остановилась. Ее пальчик пополз по округлости живота, спустился вниз, к завиткам, скрывавшим то чудесное местечко у нее между бедрами. Борн наблюдал, подбадривая ее негромким шепотом, подсказывая, и она изучала себя, пробовала новые знания, обретала новые умения, и в конце концов он подумал, что умрет, если не войдет в нее.

Борн запечатлел долгий, страстный поцелуй на ее животе, затем на запястье и в награду услышал, как прерывисто и тяжело она дышит. Не отрывая губ, он шепотом задал ей вопрос:

— Что ты тут чувствуешь? — скользнув пальцем к ее руке и задержавшись на костяшках.

Пенелопа не ответила, он поднял голову и наткнулся на ее взгляд, полный смущения.

Она замотала головой и произнесла едва слышно:

— Я не могу.

Он притронулся к ее пальцам там, в шелковистом тепле, и сказал:

— Зато я могу. — Ввел глубоко внутрь один палец, Пенелопа ахнула. — Ты уже влажная, милая... влажная и готовая принять меня. Меня. И никого другого.

— Майкл, — выдохнула она его имя. Блаженство этой минуты показалось ему почти невыносимым.

Робко, неуверенно улыбнувшись, она раздвинула ноги и пригласила его, так чувственно приподняв бедра, что он с трудом сдержался.

Борн передвинулся так, чтобы гладкая головка оказалась прямо напротив бархатного входа, и задержался немного, перенеся вес тела на руки и глядя вниз, на ее лицо, выражавшее расслабленность, и удовольствие, и замешательство, и поцеловал ее, лизнув языком ее язычок. Ему предстояло самое сложное дело в жизни — медлить на краю того, что станет по-настоящему замечательным моментом... входить в нее нежно, лишь слегка продвигаться внутрь и сразу выходить.

Он подумал, что может просто умереть, такое это доставляло наслаждение.

Она закрыла глаза, и он шепнул:

— Открой глаза. Смотри на меня. Я хочу, чтобы ты меня видела.

Она послушалась, и он плавно толкнулся внутрь, как можно нежнее. Она резко втянула в себя воздух, в ее глазах заплескалась боль. Борн остановился, он не хотел делать ей больно. Снова склонился и поцеловал ее крепко, привлекая к себе внимание.

— Все в порядке?

Она улыбнулась, и в этой улыбке чувствовалось напряжение.

— Все чудесно!

Он покачал головой, не в силах сдержать улыбку.

— Врушка.

Опустил руку вниз, туда, где все у нее было таким тугим и упругим — восхитительно упругим, сжимая его восставшее естество. Отыскал твердый набухший бугорок и начал пальцем описывать вокруг него медленные круги, глядя, как глаза ее от удовольствия сужаются. Он продолжал ласкать ее пальцем, входя в нее медленно и глубоко, целиком.

И замер, ничего так не желая, как начать двигаться.

— Сейчас?

Она глубоко вздохнула, и он вошел еще глубже, удивив их обоих. И прижался лбом к ее лбу.

— Скажи, что все хорошо. Скажи, что я могу двигаться дальше.

Его невинная женушка запустила пальцы ему в волосы и прошептала:

— Пожалуйста, Майкл.

Перед этой просьбой он устоять не мог. Впившись ей в губы, он начал двигаться медленно, осторожно, выходя почти целиком и снова нежно входя в нее, снова и снова, продолжая ласкать бугорок большим пальцем, подводя ее к пику, хотя сам сомневался, что сможет выдержать долго.

— Майкл, — прошептала она, и Борн посмотрел ей в глаза, испугавшись, что делает больно. Он замер. Она выгнула спину. — Не останавливайся. Не переставай двигаться. Ты был прав...

Ее глаза закрылись. Он вошел в нее одним сильным толчком, и она застонала от наслаждения. Борн испугался, что этот стон, гортанный, негромкий и прекрасный, заставит его потерять контроль над собой, но все равно не остановился.

Она мотала головой, ее руки блуждали по его плечам, спине, а потом задержались на ягодицах. Она прижимала его к себе в ритм с его толчками, с движением большого пальца.

— Майкл!

Он тоже был на грани.

Борн никогда раньше не придавал большого значения тому, чтобы кончить одновременно с партнершей. Подобный опыт его не интересовал. Но сейчас он внезапно понял, что не может думать ни о чем, кроме одного, — встретиться с Пенелопой там, на краю ее наслаждения, позволить ему захлестнуть их обоих.

— Подожди меня, — прошептал он ей на ухо, вонзаясь в нее все сильнее. — Не кончай без меня.

— Я не могу ждать! Не могу это остановить!

Она содрогнулась, вовлекая его в стремительный, ошеломляющий ритм, выкрикнула его имя, и он впал в забытье, сорвавшись с обрыва в пугающем, потрясающем экстазе, не сравнимом ни с чем, испытанным им раньше.

Борн рухнул на нее, дыша тяжело, прерывисто, зарылся лицом в ее шею и позволил этому необыкновенному наслаждению захлестнуть себя волной, непохожей ни на что прежнее.