увеличительные стекла, долго рассматривал. – И то за камень.

– Один камень токмо двадцать пять стоит! – со слезой в голосе, тихо и надрывно проговорила Тильда. – А еще работа…

– А что работа? Все равно золото – на переплавку, – скучно ответил ювелир. Тильда всхлипнула и уткнулась в плечо Саадару. И почувствовала, как он гладит ее по волосам.

Специально ли, случайно – Саадар задел шпагу.

– Ты, добрый господин, тоже, смотрю, из наших? Никак, капитаном был?

– Младшим, – ответил ювелир с непонятным выражением.

– Уважаю, что не откупился.

Мужчина кисло улыбнулся:

– Но так и быть… Накину еще две рихамы.

– Двадцать три, – уперлась Тильда.

Ювелир досадливо крякнул, поймав ее взгляд.

– Шестнадцать. Но это край. На рынке, знаете ли, много дешевого золота.

Тильда видела, что он колеблется. Дешевое золото – низкого качества, а это кольцо – фамильное, дорогое, ольмедийской работы. Ювелир не пустит его в переплавку – продаст втридорога. Тильда уже слышала, как щелкают счеты в его голове. И порадовалась собственной предусмотрительности: ведь могла продать сразу все украшения, как только узнала о долгах Гарольда. Но не продала, хранила.

– Хорошо, милая, поищем другое место. – Саадар взял ее под локоть. Многозначительно глянул на ювелира.

Краем глаза Тильда уловила проблеск сомнения на его лице. Тот понял, видно, что выгодная покупка уплывает из рук.

– Хорошо, девятнадцать! – выдавил торговец. – И вы меня обокрали.

– Что вы, что вы, добрый господин, – стал заверять его Саадар. – Никоим образом!

Они вышли через время, необходимое для пересчета монет, и Саадар улыбнулся Тильде:

– Теперь ясно, как ты выколачивала деньги из своего жадного министра!..

– Это просто он проникся уважением к ветерану!

– Или засмотрелся на его жену?..

Сказано было полушутливым тоном, но Тильда все же вздрогнула.

Чтобы сгладить возникшую вдруг неловкость, она заговорила:

– Вам стоит поискать лавку сапожника. А я – на рынок. Встретимся здесь, когда часы пробьют двенадцать?

* * *

Когда Арон и Саадар не вернулись к назначенному времени, Тильда забеспокоилась. Она ждала их все там же, у высохшего фонтана, в который каждый, кому не лень, кидал мусор. Сначала она изучала горбатую улочку, поднимавшуюся к темным шпилям университета, затем – вывески над лавками.

Каждый проходящий мимо «серый» заставлял ее вздрагивать и прятать лицо – наверняка ее уже искали. Впрочем, никаких листков с объявлением ее в розыск она так и не обнаружила ни на специальных столбах, ни на стенах. Писали лишь о будущей казни какого-то фальшивомонетчика.

От невозможности сидеть без дела Тильда выводила на грифельной дощечке, купленной Арону, очертания башен и куполов. Постепенно это занятие захватило ее: строгие линии расходились из-под мелка. Вереница арок, галерея, контрфорсы и высокие окна, скаты крыш, шпили…

Быстрым движением Тильда стерла рисунок. И вместо университета возник маленький приморский городок, где крыши уступами поднимаются на холм, на высокую скалу над гаванью, к маяку. Руки помнили, помнили и глаза, и Тильде легко было воссоздать этот город, и этот маяк, и цветущие миндальные деревья, и кипарисы. Какие там свежие, чистые краски – в Файоссе!

Этот рисунок она тоже стерла, хотя и не сразу.

И начала третий: напротив Канцелярии строили дом. Плотники уже ладили стропила, суетились вокруг костров, над которыми в чанах кипела смола. Дом был некрасивым, но крепким, и Тильда решила, что ему не помешало бы чуть больше изящества: высчитать линию золотого сечения и расположить по ней ряд арочных окон. Или осторожно добавить резной балкон, тенистую веранду и фигурные коньки крыши…

– Хотел бы и я так уметь, – вдруг услышала она над ухом веселый голос и чуть не подскочила. Мелок выскользнул из пальцев.

Но это были Саадар и Арон. Тильда выдохнула: наконец-то!..

Арон заглядывал в окна выходящих на площадь лавок, насвистывал какую-то песенку, довольный обновкой – грубыми, тупоносыми крестьянскими башмаками, некрасивыми, но крепкими.

Саадар посмотрел на нее – как-то хитро, загадочно. Потом наклонился, поднял мелок и отдал ей.

– И что бы ты нарисовал?..

Саадар положил на бортик фонтана большой сверток и ответил:

– Твою улыбку.

Пальцы стали деревянными и слушались плохо. Чтобы избежать неловкости, Тильда развернула ткань свертка.

Внутри лежали башмаки из толстой кожи и теплый шерстяной платок.

…не сразу Тильда заметила, что Саадар расстался со старым пистолем отца.

7

Арон закрыл глаза и представил, что мертв. Его тело кладут на резные носилки, и священник читает молитву, встряхивая связками колокольчиков, и стелется вокруг красный дым от особого порошка, который жгут, когда кто-то умирает, и все плачут, плачут… Даже мама будет плакать над ним – но куда уж там! Он уже ничего не услышит. А потом его сожгут вместе с верным конем, и над водами Рэо развеют прах… И семь яблок…

– …и семь яблок. Сколько яблок было на дереве?

– Сколько? – Арон зажмурился от яркого света, ударившего в глаза сквозь ветви дуба, у которого они остановились на привал. Яблоки? От яблок, хотя бы от пары-тройки, он бы не отказался…

– Арон, сосредоточься. Пятую часть яблок взяла Энн, четвертую часть – Офелия, Филис взяла восьмую часть…

Мама сидит на земле напротив него. У нее обычное строгое лицо. Непробиваемое, как панцирь, как доспех, как сверкающая на солнце кираса. Теперь она заставляет его каждое утро решать задачи и заниматься спряжением глаголов древнеадрийского и шаддари.

Поганые глаголы!

Арон возвел глаза к небу.

Видит Многоликий, мама будет похуже мастера Дориана! Мастер Дориан, конечно, мог и по пальцам линейкой хватить, но он не смотрел вот так, как мама – выжидающе. Так, будто ты ничего-ничего не понимаешь, и тебе, как маленькому, приходится объяснять простые вещи.

– Ну же. Это легко.

– Для тебя – может быть, – одними губами произнес Арон.

Время ползло, а в голове было пусто, уныло, совсем безнадежно. Арон с тоской смотрел на примеры, аккуратно написанные мамой. Улитки в траве – и то интереснее!

Семь дней они уже в пути, а дорога все не заканчивается. И идут пешком, как бродяги, и даже не по тракту, а в обход! Надоело ужасно – особенно то, что теперь и не поесть вдоволь, даже молока не выпить! Сколько им еще тащиться?.. А ведь завтра канун Долгой ночи… Какая уж тут арифметика… В школе – и то на праздничное пятидневье давали выходной.

Арон со вздохом вернулся к задачке, простой, но думать совсем не хотелось. Вернее – думалось о чем угодно, но не о цифрах. А, например, о том, что будет с ним в Оррими.

Он вспоминал карту в мамином кабинете. Карта висела над столом, она была ярко раскрашена, и Арон любил ее изучать. И знал, что идут они через префектуру Тормини на восток, в провинцию Оррими, вовсе не к морю.

– О чем думаешь? – голос мамы, строгий и серьезный, разорвал тишину.

Арон мгновение помедлил, а потом выпалил:

– Я буду в Смирении?..

– Вовсе нет. – Мама посмотрела на него, выгнув бровь. От этого ее взгляда сразу хотелось зарыться в землю. – Ты станешь управлять погодой. Орден Служения примет тебя. Представляешь – ты сможешь помогать морякам и крестьянам…

Она помолчала, потом продолжила:

– Ты достаточно взрослый, чтобы понимать. У нас нет выбора, а дядюшка Рейнарт… Ведь он твой дядя! Он не сделает тебе плохо.

Арон шлепнул ладонью по земле. Под ладонь попал камешек.

– Я сбегу. Из монастыря. Если мне там будет плохо. Ты знаешь.

Мама глубоко вздохнула. Непонятно – злилась ли она, по ее лицу никогда не скажешь. А может, ей уже просто надоело слушать одно и то же… Тем лучше!

– Хорошо! Тогда ты станешь сам отвечать за свою жизнь!

– Я хотя бы правду говорю! А ты врешь!

– О чем же.

– О том, что все будет как раньше! Ничего не будет! Ни-че-го! Ты – преступница! Тебя поймают и посадят и… Ты думаешь, что я дурак? Я не понимаю, от чего и от кого мы бежим?.. Спрячешь меня в монастыре, да?

Арон так сильно ударил кулаком о ствол дерева, что сбил костяшки пальцев.

И увидел, как мама побледнела. А глаза стали совсем круглыми и такими черными, какими не были никогда.

И тогда он быстро заговорил о колониях, о которых рассказывал Саадар, и о реках, откуда золотодобытчики вымывают огромные слитки, и о землях, где нет закона Республики, и где не придется бояться «серых», и где можно разбогатеть и жить в доме гораздо большем, чем их дом в столице, и где никто не станет указывать, как жить, и…

– Хватит. Это – сказки.

Арон хотел возразить, но вдруг тяжелая ладонь легла на плечо.

– Почем тебе знать, моя госпожа?..

Рядом упала вязанка хвороста.

– На мальчишке все заживает как на собаке, – весело пророкотал голос Саадара сверху, с высоты огромного роста. – Смотри-ка, и не видно, что били!

– Зачем ты дразнишь его этими историями?.. – Мама резко встала, задев головой низкую ветку. – Когда знаешь…

– Что? Что он станет монахом?

Арон только глазами хлопал, глядя на то, как они спорят. Саадар совершенно не боялся маминого гнева.

– Я хочу, чтобы твой сын знал этот мир. Людей. Книжки и грамота – это одно. Это хорошо. Но он и сдачи дать не может правильно. При всем уважении, госпожа Элберт. – Он поклонился, обернулся к Арону и подмигнул.

Потом с улыбкой поднял грифельную дощечку и подал ее Арону.

– Заканчивайте урок.

И Саадар, усмехнувшись, сел у костра с двумя прямыми длинными палками