Иных женщин хочется затащить в свою постель. К иным лестно попасть самому. Каролина входила в последнюю категорию. Ее лицо освещалось улыбкой полного понимания, когда она слушала жалобы любовника.

— Он повторял: «Мне нужен мастер, позовите мастера!» — Нанесенное оскорбление жгло Раевскому язык. — Вообрази! У нас один мастер шотландского обряда. Он живет в Линцах. Я не мальчик на побегушках и не поеду за Пестелем.

Мочениго не забыл Александру их старых размолвок на горе Нола, когда оба подвизались у карбонариев. Теперь, увидев русского брата в Одессе — колыбели Этэрии, — итальянец решил нарочито затягивать переговоры и требовать более высоких персон.

— Так что ему надо? — переспросила Собаньская. — Он привез денег? Или хочет их? Кого он вообще представляет?

Ни на один вопрос Раевский ответить не мог. А ведь именно за этим его прислали из Василькова.

— Не тужи. — Было жарко, и Каролина в длинной сквозистой рубашке сидела у Александра в ногах. — Я постараюсь его разговорить. Но ты должен помнить: мой генерал тоже держит нос по ветру. Ему очень не понравится, если здесь на юге что-то заварится без него.

Раевский саркастически рассмеялся, отчего его лицо пошло морщинками-лучиками, обратившись в маску Мефистофеля.

— Я думал, де Витт — верный сын отечества.

— Что не исключает перемен в отечестве, — парировала Собаньская. — Он не знает, какая сторона предпочтительнее. Эдакий Гулливер, стоящий ногами на обоих берегах пролива. Так же, как и ты.

Александр потянулся к графине и поцеловал ее в крупный смеющийся рот. Она все понимала, эта умная, опытная женщина, в которой доля цинизма напоминала соус с перчинкой, поданный к роскошному ломтю телятины.

— Хорошо, я благословляю твой поход за сведениями. — Раевский перекрестил пассию на католический манер. — Но смотри, не все неси своему старому казнокраду. Вырони из когтей что-нибудь и для меня.

Каролина не умела промахиваться. Ее единственной неудачей за последний год стал наместник. Да и тот только усилием воли. Что за жена, ради которой муж отвергает добровольные приношения своему чину? Графиня оказалась обыкновеннейшей внешности и недалекого ума. Это еще больше оскорбило Собаньскую. С памятного вечера Воронцовы сделались ее врагами. Впрочем, к каждому был особый счет.

С Мочениго провала не последовало. За два дня Каролина выжала из итальянца больше, чем Раевский за неделю.

— Положение серьезно, — объяснила она любовнику. — Те, кого представляет твой злополучный граф-карбонарий, имеют штаб-квартиру в Вене. Они покровительствуют тамошней Этэрии, но не только ей. Их желание состоит в том, чтобы русские братья потихоньку приютили здесь, на юге, остатки разбитых этэристов и приняли на хранение ценности — оружие, награбленное добро. За это вам обещается всемерная поддержка в тот момент, когда вы сами начнете действовать. Этэрия Одессы получит новых, обстрелянных членов, которые на время растворятся в городе. В условленный час они помогут при захвате порта. Отсюда прямая связь с Европой. А в Италии, Испании и Греции под золой тлеет огонь.

— Мягко стелят, — отозвался Александр, мигом поняв, в какие хлопоты хочет ввести общество заезжий карбонарий. В сущности, Мочениго не обещал ничего конкретного. Зато все старания по обустройству толпы вооруженных пораженцев русская сторона должна будет взять на себя. — Я подобные вопросы не решаю. Нужно говорить с членами Управы.

В начале марта в Одессу приехал Липранди. Он был назначен графом в комиссию по прокладке дорог и колесил по наместничеству с картой, готовясь дать ответ: что строить, где и в какую цену? Местный камень его не радовал. Везти гранит из Европы — смешно. Есть свой диабаз, но на разработку ушли бы годы. С этими новостями полковник отправился на доклад к Воронцову. Был ободрен и приголублен.

— Ну и что, что прочнее базальта. Будем взрывать. Вы же видите, сколько народу расплодилось. Если не занять их работой, уйдут в разбойники.

По своему обыкновению, граф пригласил приезжего на обед. Липранди в прекрасном расположении духа явился к наместнику и застал там Пушкина. Кислого и не в своей тарелке. Поэт сидел далеко от полковника и через стол переговаривался с Ольгой Нарышкиной. Она метала в него стрелы Амура, самым бесстыдным кокетством добиваясь внимания. Вообще Александра Сергеевича окружало дамское общество. Никто из серьезных чиновников с ним не разговаривал. Те смотрели наместнику в рот. Зато слабый пол был явно заинтригован новой поэтической персоной на одесском рейде. Время от времени в разговор вмешивалась графиня. Она бросала два-три слова и снова отвлекалась на общую беседу. Выражение лица Александра Сергеевича было такое скучное и такое пренесчастное, что полковник исполнился жалости.

— Куда вы теперь? — спросил он, когда трапеза закончилась и приятели столкнулись в передней.

— Отдохнуть, — буркнул Сверчок. — Сами видите, что здесь за обеды! Это вам не Инзов! Не Орлов! Попробуй слово сказать — съедят. Все только то уместно, что нравится графу.

— Чего же вы ожидали? — удивился полковник. — Это его дом. Если вам нужен пунш и тесная кампания, поезжайте в трактир к Папе-Коста. Там можно ноги на стол закидывать.

Поэт ничего не ответил и поспешил выйти. Зная переменчивость его настроений, Липранди тут же выкинул из головы разговор. Часов около восьми он явился в отель Рено и, проходя мимо номера Пушкина, услышал из-за двери громкий хохот с надрывами.

— Куконаш Пушка, когда ты смеешься, у тебя кишки видны! — Полковник толкнул дверь.

Александр Сергеевич без сюртука, в одной белой, не весьма чистой рубахе сидел на коленях у мавра Али, или Морали, как его тут называли, и щекотал гостя за пухлые бока. Тот всеми силами уклонялся от проворных пальцев поэта, чем веселил хозяина до слез.

— Вот видишь, Иван Петрович, какая мне по вкусу компания! — воскликнул Пушкин. — Это корсар родом из Туниса. У меня лежит к нему душа. Может быть, мой дед с его предком были родней?

Морали на эту тираду отвечал только белозубой улыбкой. Было видно, что ему нравится поднимать Пушкина, как ребенка. Подбрасывать его и забавляться с ним.

— Судя по роже, этот малый картежник и плут, — сказал Липранди по-русски. — Впрочем, я таких люблю. Пойдемте ко мне пить чай.

Честная кампания переместилась в номер полковника, который, где бы ни жил, не утрачивал своего бедуинского гостеприимства. Пустились в воспоминания о Кишиневе. Теперь Пушкин локти кусал, как там было славно!

— И квартира, и стол, — сетовал он. — Без копейки. Друзей целый город. Инзушка меня душевно любил. Хоть и сажал под арест без сапог. А здесь? Скучно, моя радость!

— Тебе и там казалось скучно, — отозвался Липранди, выкладывая на блюдо сушеный виноград.

— Я дважды просился у царя в отпуск. — Голос Пушкина исполнился неподдельной грусти. — Нет ответа. Остается одно. Взять тихонько трость и поехать посмотреть Константинополь. На Святой Руси невтерпеж.