поднимусь более из гроба; я тотчас рассыплюсь в серый прах… Зачем прежде не хаживал ты гулять по этой дорожке?.. Я бы давно вышла тебе навстречу. Там мне ходить неловко: там много народу… и беспрестанно проезжают покойники… Хочешь ли проводить меня в мой домик?

— Да, мой ангел, хочу!

Она пустила мою руку и поворотила к кладбищу: я пошел за нею. Сердце страшно трепетало в моей груди. С лишком полчаса шли мы тою же тропинкой, и я, среди счастья, восторга, среди упоения, которое никакое перо описать не в силах — которое легко постигнут только души, сильно любящие, — я всячески старался объяснить себе здоровым рассудком случившееся со мною приключение. Я долго думал — на разные способы и системы — и принужден был сознаться, что это уж одна из тех непонятных вещей, которые даже и не понимаются!.. В возможности ее не мог я сомневаться — это было днем и в виду людей! — но она разрушала все основания вероятности и правдоподобия, что, с другой стороны, иногда подвигает дело ближе к истине. «Воображение человека, — говорит один московский философ, — еще не представляло себе невозможного: чего не было или нет, то сбудется». После этого я перестал и думать.

Войдя на кладбище, она опять подала мне руку. Мы миновали множество надгробных памятников, не глядя даже на них: у нас было столько что сказать друг другу!..

— Тебя тут не было, когда меня привезли сюда! — говорила добрая Зенеида. — Ты был болен, и я очень боялась, чтоб ты не умер… Я очень сожалела, что тебя не было на моем бале. То был мой бал, мой свадебный бал! Как мне было легко на сердце и отрадно!.. Страдания мои кончились — ужасные страдания! — ты их знаешь!.. Для меня начиналась новая жизнь: я чувствовала, что теперь я твоя, что уже никто не имеет надо мною права, кроме твоей любви, которой обязана я всем.

Мы пришли к одному небольшому, но чрезвычайно красивому памятнику и остановились. Она указала пальцем на надпись.

— Вот злополучное имя, под которым столько я страдала! Этот человек делал все, что мог, чтоб погубить меня. Я стояла на краю пропасти: ты спас меня!.. Я молю Всевышнего за тебя денно и нощно: не бойся, мой друг; люди не могут ничего тебе сделать; я сторожу тебя. Знаешь ли? — я твой ангел-хранитель.

Я смотрел ей в глаза и плакал… Мы обошли кругом памятник. Она взяла меня за руку, топнула ножкою, и мы вдруг опустились под землю. Я очутился с нею в небольшой квадратной комнате, озаренной прекрасным светом, хотя в ней не было ни окна, ни видимого отверстия. Комнатка снизу доверху была убрана цветами, разливавшими в воздухе упоительное благоухание. В углу, на маленьком пьедестале, стояло распятие; сбоку — закрытый розовый гроб, обитый богатыми серебряными галунами. Я узнал его: я видел этот гроб в горячке…

— Вот моя кровать! — сказала она. — Присядь на ней со мною; у меня нет другой мебели. Теперь ты видишь мой домик! Он не так великолепен, как твои комнаты, но здесь весело жить. Останься здесь, друг мой, со мною!.. Хочешь ли здесь остаться?

— Хочу! ах, хочу! — воскликнул я. — К людям возвратиться не желаю! Здесь чувствую я себя проникнутым такою возвышенною, неизъяснимою радостью, которой на земле мы не знаем; какою-то сладкою, огненною жизнью!.. Я здесь останусь с тобою. Не высылай меня отсюда, добрая Зенеида!

— Нет, мой друг! Ты еще должен возвратиться к людям! — грустно сказала она. — Но я большею частью подле тебя, хотя ты меня не видишь. Ночью я часто сижу у твоих ног; днем сижу против тебя. Я тебе не показываюсь, чтоб не пугать твоего воображения.

Долго беседовал я с нею в ее прелестном домике; к сожалению, не могу упомнить всего, что мы там говорили; какое-то роскошное смятение, волновавшее мою душу, мгновенно поглощало впечатления, которые, не останавливаясь, только мелькали в ней одни за другими с неимоверною быстротой. Помню, однако ж, что она показала мне на своем пальце мое кольцо и, сняв его, сама надела мне на палец, в память моего посещения. Помню еще — о, это не только помню, но чувствую! — помню, что, привстав с гроба, она тихонько приблизилась ко мне и вдруг напечатлела на моих устах холодный, как намерзлое железо, поцелуй, который разошелся по моим жилам жестоким морозом и оледенил кровь: она сказала, что я ощущу его на устах всякий раз, как стану думать о ней с любовью. Я его ощущаю!

Уже сбиралась она вывести меня из своего волшебного жилища, как вдруг остановилась и сказала:

— Постой, Н***! Я покажу тебе что-то.

Она придвинулась ко мне легко и быстро, как ветер, взяла меня под руку, привела к розовому гробу и тихонько подняла крышку. Я увидел внутри его обнаженный скелет, с торчащими из праха зубами, с белым костяным челом, безобразно засоренным присохшими клочками волос, с глубокими ямами, налитыми мраком, вместо глаз и щек…

— Это твоя Зенеида! — сказала она.

Я затрепетал от ужаса. И в то же мгновение все исчезло; при мне уже не было милой, молодой, румяной Зенеиды. Повсюду темно и страшно!.. Пространство вокруг меня сжимается. Я сперт со всех боков землею. Что-то сильно душит меня в горле: я хочу кричать, но голос не раздается в моей груди. Я без чувств!..

Спустя несколько часов я лежал на постели, в своей комнате. Все это странное, непостижимое происшествие стояло у меня перед глазами: я громко призывал имя Зенеиды!.. Без всякого сомнения, то была она! — то был ее дух — мой ангел-хранитель!.. Я расспрашивал, каким образом я у себя, кто вынул меня из земли, кто принес сюда; мне отвечали, что солдаты нашли меня почти мертвым на тропинке, по которой я гулял, и принесли к казармам, где кучер узнал меня и осторожно привез домой. Мой доктор был в отчаянии и, третично спасши меня от смерти, объявил, что я неминуемо убью себя своим несчастным воображением.

Все это была бы шутка, игра расстроенной фантазии, дело непонятное, которое весьма удобно понимается, если б после этого на моем пальце не нашлось в самом деле кольцо моей сестры, с ее именем — то самое кольцо, а не иное, — кольцо, так же хорошо мне знакомое, как мой собственный палец: я носил его шесть лет сряду!.. Оправившись от болезни, я делал все возможные разыскания, подозревал всех и каждого — даже моего доктора; расспрашивал у Лизы, хотел непременно добиться