Волна злости и неприязни начала затапливать сознание, а ответ, который не оставлял шансов на мирный исход этого вечера, уже крутился на языке. Но выработанная привычка анализировать каждую мысль и проверять ее на соответствие с реальностью уловила одну странность в происходящем. Девки совершенно не нервничали, чего в принципе при возникающем конфликте быть не могло. Подавив зарождающуюся агрессию, быстро сообразил, что и тетка Тамара так просто меня не отправила бы в конфликтную область, а не знать, что к Марии ухажер приехал, она не могла.

Отсюда следовал вывод, что никаких видов на Марию гость нашего села иметь не мог. Это могло быть только в одном случае. Этот петух – ее близкий родственник, скорее всего, двоюродный брат. Вон как Давид на мою покрасневшую рожу уставился, еле смех сдерживает. Он, видно, это и подстроил: еще в походе увидел у меня зеркальце и начал приставать, для кого купил. Юморист, мля. Интересно, что бы он делал, если бы я его братцу наговорил того, что на языке крутилось? Представив, как выгляжу, с красной от злости рожей и глазами навыкате, рассмеялся от этой картины, и все вокруг радостно заржали.

– Ну, погоди, Давид, долг платежом красен. Пошуткую и я когда-то над тобой. И над братом твоим двоюродным тоже пошуткую. Так что веселитесь пока. А вам, девки, стыдно должно быть надо мной потешаться. И так всего трусит, когда с вами балакаешь.

– А ты бы почаще с нами балакал – так, может, меньше бы трусило, а то ходит задравши нос, ни на кого не смотрит, – сразу высказали мне свои претензии представители лучшей половины нашего села.

– Неправда, в землю смотрю, чтобы красоты вашей не видеть: говорю, трусить меня начинает.

– Брешешь ты все, вон Давид рассказывал: ты девку нашел тетке Мотре в ученицы – так всю ночь ее проверял, небось не трусило.

– Еще как его трусило, еле назад пришел. – Давид не пропустил возможности вставить свое.

– Нашли кого слушать – он вам небось про ступу рассказывал, как мы с ней по небу летали? Брешет он все, самого всю ночь в комнате не было.

Как он может знать, где я спал?

Давид заерзал на лавке, бросая на меня обеспокоенные взгляды.

– А где Давид ночевал? – возмущенно спросила Оля, пронизывая меня своим взглядом. Зря я про ее глаза такое говорил: как уставится – так кроме глаз и не видно ничего.

– Как где? – Чем больше артист, тем больше у него пауза. Все уставились на меня. Поскольку в своих артистических талантах у меня уверенности не было, не стал паузу затягивать – опасное дело, тут как с гранатой: затянешь – костей не соберешь. – Его ж Иван в дозор поставил в нижнем зале. Как нас в Чернигове лихие люди чуть живота не лишили, так мы опасаться стали: нас мало – серебра много. В нижнем зале он с купцами был, глядел, чтобы ватажка на наше серебро не собралась и нас ночью не порешила. Вернулся я после того, как ведьме той объяснил дорогу до нас, а все спят уже – вот и подумали, что меня ночью не было. А я на своей кровати спал. – Давид облегченно перевел дух: артист из него похуже моего будет.

– А что ж Давид тебя не видел, как ты вернулся? – не унималась подозрительная Оля.

– Я через кухню шел. Нам на следующий день в дорогу выступать, Иван сказал припасу немного с собой взять, – так зашел сказать, чтобы наутро сготовили. Так незамеченным наверх и пришел.

– А кто на вас в Чернигове напал?

– То вам Давид лучше расскажет – я по базару ходил, он все видал.

Переведя стрелки на Давида, с тоской ждал, когда закончится бесконечная пряжа и все пойдут по домам, а пока отбивался от очередных расспросов, выдумывая всевозможные причины, почему это должен рассказывать Давид, а не я. Закончилась и пряжа, не нарушая фундаментальных истин этого мира, – и все наконец-то высыпали на улицу.

Провести Марию до дому без сопровождающих мне никто не дал, но потом все побежали дальше, оставив нас в классическом положении: девушка уже за изгородью – парень на улице. Как говорится, плотный контакт невозможен, но пообщаться никто не мешает. Однако с общением тоже все не слава богу. Дашь волю Богдану – он стоит пялится на нее, как теленок, слова вымолвить не может и меня своими эмоциями накрывает как девятым валом, утихомирить не могу.

Когда на Богдана фыркнул – мол, спрячься, дай слово сказать, – еще хуже. Стоит девчонка чуть старше моей внучки, а мне нужно ей что-то говорить, рассказывать, что я без нее жить не могу. И чувствую, девка умная, в батю пошла, про звездочку и красу свою неописуемую ей уже слушать надоело, чего-то другого ждет – больно серьезно в глаза глядит. Такая тоска взяла, слов нет, единственное, что мне в голову пришло, – это спросить:

– Мария, ты замуж за меня выйдешь?

Лучше бы что-то другое спросил. Тут в мою дурную голову, сразу за этой фразой, залетает старый глупый анекдот про комсомольское собрание в колхозе. До крови закусываю губу, чтобы не заржать, ибо, если засмеюсь, ответ на заданный вопрос станет очевидным. А анекдот такой. Получает девушка на собрании записку: «Мария, приходи вечером на сеновал, будем зажиматься. Петро». Мария пишет в ответ: «Намек поняла, приду».

Анекдот, конечно, пошлый, многие его считают несмешным. Но как-то перекликался мой вопрос с содержанием записки. Эта аналогия меня чуть не угробила, из прокушенной губы кровь течет, а меня конвульсии хватают, которые сдерживаю изо всех сил. Чувствую, нервы сдают, сейчас засмеюсь, но мастерство не пропьешь – шарахнул лбом о столб заборный, так что искры из глаз, сразу нервы поправил. Дело нешуточное – о женитьбе девушку спрашиваю.

Она ответила серьезно, глядя мне прямо в глаза, как будто не видела, что меня всего корежит, а может, не в голове ей это было:

– Выйду, если отец позволит.

Мне вдруг стало стыдно, какая я старая сволочь: ведь это бывает раз в жизни и помнится до последнего дня. Эта девочка не виновата в том, что попала в расклад моих великих целей и желаний. И мне вдруг захотелось верить в то, что произносили мои губы:

– Выходи, даже если не позволит. Я знаю, в нашей жизни будут дни, когда ты будешь жалеть, что согласилась. Но если мы не поженимся с тобой – не будет нам счастья, ибо в сердце своем и я знаю, и ты знаешь: это судьба, другой дивчины для меня нет в этом мире.

Что-то напоминали мне эти слова – по-моему, стащил я их из какой-то мыльной оперы, но они прозвучали неожиданно искренне, даже смеяться не хотелось, и анекдоты похабные в голову не лезли.

– Я знаю, я это всегда знала. Еще когда мы малыми стадо пасли, ты смотрел на меня на пастбище, а я знала и Богу молилась, что придет день – ты станешь казаком и возьмешь меня в жены.

Она обвила руками мою шею, поцеловала в губы и убежала в дом. Земля поплыла под ногами, и волна радости захлестнула с головой, останавливая сердце и дыхание. Богдан радовался, я безуспешно пытался вдохнуть, пока мы оба не потеряли сознание.

Когда пришли в себя, лежа на снегу под забором, продолжал радоваться, но не так бурно, уже давая себе контролировать мысли и чувства. Барьеры между нашими сознаниями были частично восстановлены, и пока малыш витал в облаках, переживая опять и опять свой первый поцелуй, я пошел искать болиголов – может, удастся добыть из-под снега пару листиков: сегодня точно не помешает.