На четвертый раз она каким-то образом ухитрилась открыть глаза, прежде чем выпрямиться. И увидела в этот миг прямо перед собой мусорную корзинку, запрятавшуюся под письменным столом Рекса Хенуэя. Корзинка по самый край была набита всякими бумагами — предположительно, ненужными письмами, устаревшими контрактами, страницами отвергнутых сценариев и тому подобным. Однако поверх их всех из корзинки высовывался длинный обрывок бумаги, сильно обожженный с обеих сторон и явно оторванный от более широкого листа. Ее сыщицкий инстинкт пробудился при виде одного из тех пустячных, но, как неизбежно оказывалось, жизненно важных клочков бумаги, выброшенных, хотя до конца не уничтоженных, которые так часто фигурировали в ее собственных «Ищи убийцу!», и она выбросила вперед руку с ловкостью, с какой муравьед — свой язык, зажала бумажку между пальцами и потратила несколько секунд, чтобы изучить ее прежде, чем незаметно (как она воображала) опустить в свою сумку. Затем она выпрямилась на стуле и вернула все свое внимание Колверту и его вопросам.

— Однако, мисс, — услышала она его слова, — вы должны были, мягко выражаясь, испытать глубокое омерзение. Знаменитый кинорежиссер приглашает вас к себе на виллу, чтобы обсудить планы его новой картины, а затем, без малейшего предупреждения, пытается… ну, обесчестить вас. У какой порядочной женщины подобное предосудительное поведение не вызвало бы омерзения?

— Во всяком случае, в кинобизнесе, инспектор, — ответила Летиция, — омерзение испытала бы только очень глупая женщина. Последняя дурочка. Но я вижу ваше омерзение и, уверяю вас, вовсе не смотрю легко на изнасилование. Да, повторяю, изнасилование. Фарджион пытался изнасиловать меня, а не «обесчестить», как вы выразились. Он пытался изнасиловать меня точно так же, как, по моему убеждению, он попытался изнасиловать Пэтси Шлютс. Однако в отличие от бедной Пэтси я умею обходиться с мужчинами, особенно, когда, учитывая репутацию Фарджи, я, полагаю, полусознательно ожидала чего-то подобного.

— Так как же вы с ним обошлись?

— Вырвалась из его хватки, кстати, порвав при этом новое и довольно дорогое платье от Хартнелла, выбежала из виллы, нашла в Кукхеме полуприличный пансион, где провела ночь, зализывая свои раны, а утром на первом же поезде вернулась в Лондон. Более или менее в целости и сохранности.

Естественно, после моего отказа ему я не сомневалась, что с фильмом для меня покончено — я же была ассистенткой Рекса Хенуэя — и что мне лучше начать поиски другого места. Затем я прочла сперва о пожаре на вилле Фарджиона, а через три-четыре недели после — что именно Рексу поручено снимать «Если меня найдут мертвой». Я позвонила ему, и — что вовсе неудивительно, учитывая как долго и хорошо мы работали вместе — он предложил мне мое собственное прежнее место.

Так что, нет, инспектор, отвечая на ваш первоначальный вопрос, я вовсе не была сокрушена, как вы выразились, смертью Аластера Фарджиона по причинам, которые только что изложила вам.

Откинувшись в своем кресле, Колверт смотрел на нее почти с нежностью.

— Ну, думаю, это все, что я хотел узнать. Позвольте еще раз поблагодарить вас, мисс Морли, что вы пришли сюда. Позволю себе сказать, что вы произвели замечательное впечатление на всех нас. Почти ошеломляющее. Могу только пожелать, чтобы все свидетели, которых мне приходится опрашивать, отвечали бы столь же ясно и здравомысляще, как вы. Надеюсь увидеть вас на суде коронера.

— Увидите. И я тоже благодарю вас инспектор.

Она встала и одернула юбку без всякой аффектации.

— Всего хорошего, мисс Маунт, мистер Трабшо. Познакомиться с вами было очень интересно. Я не преувеличиваю.

Едва она закрыла за собой дверь, как Трабшо сказал:

— Молодая женщина с головой на плечах. И правильно привинченной.

— Что есть, то есть, — сказал Колверт. — Она просто вызвала у меня восхищение. А что скажете вы, мисс Маунт?

— Что скажу я? Я скажу, что мне необходимо что-нибудь выпить. Особенно, если мне придется всю ночь смотреть фильмы в «Академии».

— В таком случае, дорогая моя Эви, — сказал Трабшо, — позвольте мне, во-первых, подвезти вас назад в город, mais naturellement, и, во-вторых, предложить парочку двойного розового джина в баре «Ритца».

— Оба предложения, мой милый Юстес, приняты с благодарностью.

— Отлично, отлично. А как вы, Том? Полагаю, подвозить вас не требуется?

— Нет, спасибо, у меня своя машина. Но просто позвольте мне сказать, как я благодарен вам обоим за согласие принять участие в этом моем маленьком эксперименте. А также и за ваши очень уместные и, — он не удержался и бросил на Эвадну лукаво-смешливый взгляд, — режущие вопросы. А теперь у меня к вам еще просьба. Поразмыслите надо всем, что вы слышали сегодня здесь и — если и когда — у вас возникнут новые идеи, которые, по вашему мнению, следовало бы сообщить мне, прошу вас без стеснения позвонить. Мой номер у вас есть. А я, в свою очередь, буду сообщать вам о дальнейшем ходе расследования.

— Собственно говоря, — сказал Трабшо с загадочной полуулыбкой, — мне кажется, у меня уже складывается новый интригующий взгляд на все дело. Однако, если не возражаете, я позволю ему настояться, прежде чем угостить вас.

Для начала по пути назад из Элстри в «ровере» старшего инспектора ни он, ни Эвадна Маунт словно бы не имели ничего сказать друг другу. Тем не менее, вопреки флегматичному темпераменту старшего инспектора вкупе с его нелюбовью открывать свои карты преждевременно — без сомнения, возникшей за годы его службы в Ярде, — Эвадна не могла не заметить в его облике еле сдерживаемое возбуждение, совершенно не вязавшееся с тем Трабшо, который, как она теперь чувствовала, был знаком ей с давних пор.

— Юстес, милый? — наконец спросила она, просидев рядом с ним в едущей машине минут двадцать.

— Хм?

— Вы жутко притихли. Есть что-то, что вы от меня скрываете, а?

— Да, — вынужден был он сознаться, — что-то есть. Однако, клянусь вам, «скрываете» не совсем то слово. Все будет открыто, когда мы доберемся до «Ритца». Я бы не хотел говорить об этом, одновременно управляя машиной. — Затем он добавил: — Но, Эви, а как насчет вас?

— Что насчет меня?

— Всего лишь то, что у меня есть причина верить, что вы тоже что-то скрываете.

— Неужели?

— Выкладывайте.

— Да что выкладывать?

— Вы знаете что. Думали, никто не заметил, э?

— Будьте добры, перестаньте говорить загадками. Если вам есть что сказать, так, Бога ради, скажите же.

— А обрывок бумаги, который вы выхватили из мусорной корзинки Хенуэя? Да, вы были очень проворны, очень незаметны. Прямо-таки по-кошачьи. Но инспектора Копушинга вам не провести. Мы же партнеры, верно? Так по какой причине не посвятить меня в секрет?

— Никакой причины, — ответила она. — В отличие от вас я в прятки не играю.