– Нам ничего не следует скрывать. Нужно пойти в суд самим и…

– И самим подставиться под обвинение? – Притчард понизил голос до шепота. – Мы половины игроков не знаем, парень! Если Стейнз убит – слушай, даже если ты во всем остальном мне не веришь, ты должен признать, что совпадение чертовски странное: исчез он в самый неподходящий момент. Если его пришили – а предположим, что так, – кто-то в городе должен быть в курсе.

Нильссен надменно выпрямился:

– Лично я не собираюсь стоять и ждать с веревкой на шее…

– Так я и не предлагаю нам стоять и ждать.

Торговец-оптовик слегка обмяк:

– А что тогда?

Притчард усмехнулся:

– Ты говоришь, у тебя петля на шее. Ну так и славно – следуй за веревкой.

– В смысле, обратно к банковскому служащему?

– К Чарли Фросту? Может быть.

Нильссен скептически сощурился:

– Чарли – не обманщик. Когда вдруг «обнаружился клад», он удивился ничуть не меньше прочих.

– Удивление сымпровизировать легко. А что там насчет того парня, который землю купил? Некто Клинч, из гостиницы «Гридирон». Ему наверняка дали наводку.

– Поверить не могу, – покачал головой Нильссен.

– А ты попробуй.

– Как бы то ни было, – нахмурился Нильссен, – Клинч ни пенни не получит теперь, когда вдова о себе заявила. Вот о ком стоит задуматься-то.

Но насчет вдовы Притчард мнения пока не составил.

– Клинч ни пенни не получит: от Кросби Уэллса – пожалуй, – отозвался он. – Но поразмысли вот о чем. Стейнз сдает «Гридирон» Клинчу в аренду, верно?

– К чему ты клонишь?

– Всего лишь напоминаю, что о смерти кредитора должник никогда не горюет.

Нильссен побагровел:

– Клинч никогда не покусился бы на чужую жизнь. Никто из них на такое не пойдет. Чарли Фрост? Да брось, Джо! Он тише мыши.

– Глядя на человека, никогда не скажешь, на что он способен. И уж конечно, не скажешь, что он уже совершил.

– Такого рода домыслы… – начал было Нильссен, но снова замолчал, поскольку не знал, в какую форму облечь возражения.

Пропавшего старателя Эмери Стейнза Нильссен знал не то чтобы хорошо, хотя, если бы его спросили, он бы принялся уверять в обратном: Нильссен всегда претендовал на близкое знакомство, ежели таковое ему льстило, а Стейнз был как раз таким человеком, с которым Нильссену очень бы хотелось завязать тесную дружбу. Нильссена слепил и завораживал яркий блеск, а уж тем более блеск личности человека, которым он искренне восхищался. Эмери Стейнз, обладающий и молодостью, и непоколебимой уверенностью в себе, естественным образом возбуждал зависть. Вызвав в памяти его образ, Нильссен вынужден был согласиться с Притчардом: крайне маловероятно, что Стейнз уехал из Хокитики втайне, по своей воле, под покровом ночи. Его участки нуждались в постоянном присмотре и надзоре, на него работало более пятидесяти человек – что ж, его отсутствие обойдется в кругленькую сумму, подумал Нильссен, причем с каждым днем долг станет расти как снежный ком. Нет, Притчард был прав: Стейнза либо похитили, либо – что куда более вероятно – убили, а тело надежно спрятали.

На данный момент было известно, что Эмери Стейнза в последний раз видели где-то на закате дня 14 января: он шел на юг по Ревелл-стрит в направлении своего дома. Что случилось после, не знал никто. Его цирюльник явился на следующее утро к восьми и обнаружил дверь незапертой; он сообщил, что постель была смята, как если бы в ней спали, но очаг остыл. Ничего из ценных вещей не пропало.

Врагов у Эмери Стейнза не было, насколько знал Нильссен. Нравом он обладал живым, веселым и очень открытым, а еще наделен был редким даром: умел поступать великодушно, одновременно выказывая смирение и кротость. Стейнз был очень богат, но в Хокитике богачей насчитывалось немало, в большинстве своем – куда более неприятных, нежели он. Безусловно, его нетипичная молодость вполне могла вызвать зависть в человеке постарше и более разочарованном, но зависть – слабый мотив для убийства, думал про себя Нильссен, если юношу действительно убили.

– Да кого бы угораздило поссориться со Стейнзом? – недоумевал Нильссен вслух. – Этот паренек просто излучает удачу; подобно царю Мидасу, он превращает в золото все, к чему прикасается.

– Удача – это не достоинство.

– То есть его из-за денег убили?..

– Оставим на минуту Стейнза. – Притчард подался вперед. – Тебе перепал изрядный кус состояния Кросби Уэллса.

– Ну да – я же сказал тебе, десять процентов, – подтвердил Нильссен, вновь обращая взгляд к желтой купчей на столе перед собою. – Комиссия с продажи его имущества, но теперь, когда завещание оспаривается, выплата недействительна. Мне придется вернуть эти деньги. Собственность продавать не следовало.

Нильссен тронул пальцем край документа. Он подписал эту купчую и ее копию за этим самым столом каких-то две недели назад – как сжималось его сердце, когда он выводил свое имя! В Хокитике продажа имущества покойного никогда не была прибыльным делом, но его бизнес отнюдь не процветал, и Нильссен в отчаянии хватался за что попало. Стыд какой (думал он) – объехать полсвета только для того, чтобы убедиться: удача его оставила; только для того, чтобы подбирать крошки у стола богатых счастливцев. Имя на документе – Кросби Уэллс – ничего ему не говорило. Насколько он знал, Уэллс был нелюдимым одиночкой, жалким бедолагой, напивался до одури каждый вечер и снов не видел. Нильссен подписал купчую с горьким чувством, с опустошенной душой. Теперь ему придется нанять лошадь, пожертвовать целым рабочим днем, ехать – куда? – к Богом забытой Арахуре и рыться в вещах покойника, как бездомный бродяга шарит в канаве в поисках еды.

И тут… в банке из-под муки, в коробке из-под пороха, в ящике для мяса, в мехах, в растрескавшейся раковине старого умывальника – оно… все такое блестящее, тяжелое, мягкое. Его комиссионные составили чуть больше четырех сотен фунтов; впервые за всю свою жизнь он был богат. Он мог бы собраться да уплыть в Сидней; он мог бы вернуться домой, мог бы начать все заново, мог бы жениться. Но воспользоваться своим шансом он не успел. В тот самый день, когда комиссию наконец-то выплатили, прибыла миссис Уэллс; в течение нескольких часов продажа имущества была обжалована, наследство оспорено, а на состояние наложил арест банк. Если апелляцию удовлетворят – а так, видимо, и случится, – Нильссену придется полностью вернуть комиссионные. Четыре сотни фунтов! Он столько за год не зарабатывал! Комиссионер провел пальцем по краю документа – и внезапно захлебнулся негодованием. Ему отчаянно захотелось, как хотелось уже столько раз за последнюю неделю, найти кого-то виноватого.

Но Притчард покачал головой: завещание покойника его не интересовало, равно как и его правовые последствия.

– Да выбрось ты это все из головы на минуту, – предложил он. – Давай вернемся к хижине. Ты видел клад своими глазами?